Обручник. Книга первая. Изверец. Евгений Кулькин

представил уже зиновий:

      – Прошу любить и жаловать: Денис, но, к сожалению, не Давыдов.

      – Почему к сожалению? – включилась в процесс переознакомления Надежда. – Я, например, терпеть не могу гусар, да еще таких, какие стихи пишут между дуэлями.

      Третий, однако, представился сам:

      – А я Михаил Иваныч Бруснев. Происхожу из казаков. Из истории знаю, куда сбирался вещий Олег отметить неразумным хазарам, то есть шел к нам на Дон. Из географии, что тот же Дон впадает в Азовское море.

      – А из математики? – лукаво спросила Надежда.

      – Вот тут я – профан.

      – А почему же тогда – технарь?

      И тут Надежда поймала себя на стремлении немедленно доказать этим трем, что не так уж проста и, главное, не до той степени глупа, чтобы с ней разговаривали, как с обыкновенной курсисткой.

      И вдруг заговорил Михаил Иванович:

      – Был у меня один знакомый музыкант. Причудник такой.

      – А что такое «причудник»? – поинтересовалась Ольга.

      – Ну, значит, человек со странностями, – пояснил Бруснев. – Так он такую игру для своих гостей придумывал.

      Усаживался оркестр, которым он руководил. Гасился свет. И потом в процессе игры начинал солировать тот или иной инструмент.

      Кто угадывал, какой именно. Этот музыкант уходил.

      – Ну и в чем был смысл? – спросила Крупская.

      – А в том, чтобы так сыграть…

      – И не быть обнаруженным? – подхватил зиновий.

      – Вот именно!

      Михаил Иванович помолчал, потом сказал:

      – Таким должен быть и политик. Он обязан отличить скрипку от трубы даже в темной комнате.

      После этого рассказа Надежде стало как-то уютнее именно рядом вот с этим Брусневым. Остальные двое вроде бы даже проскользили по поверхности ее восприятия и не оставили никакого следа, хотя и были, по всему видать, весьма умными юношами.

      – Расскажите что-нибудь про Дон, – попросила его Надежда, когда они значительно удалились в лес, чуть приотстав от остальных, которых увлекал своей болтовней зиновий.

      – Дон – река песенная. Нигде больше нет распевцев, как у нас.

      – А я угадала, – сказала Надя, – «распевцы» значит певуны. Правильно?

      – Не совсем. У донской песни есть зачинцы, которые, как нетрудно догадаться, берут под узцы тональность. Потом уже распевцы. Они добавляют мощи. Затем – подхватцы. Эти ждут, когда у распевцев иссякнет дыхание, они тут же вклиниваются своими голосами. И, наконец, дишканцы.

      – А эти что делают?

      – Дишканят.

      – Как это?

      – Ведут таким тоненьким голосом. Украшают песню.

      – Целая наука, – сказала Надя. И вдруг попросила: – А спойте чего-нибудь.

      Она увидела, как лицо Михаила Ивановича преобразилась. Одна рука была опущена по швам, другая чуть прихватила ремень, и он начал:

      По Дону гуляет,

      По Дону гуляет,

      По Дону гуляет

      Казак молодой.

      По Дону гуляет

      Казак молодой,

      А дева там плачет,

      А дева там плачет,

      А