Доказательства сути. Анна Наумова

дивное, невыразимое, что и шкурой-то меховой назвать кощунственно.

      – Внучок мой, Колька, этого трехлетка подстрелил по сентябрю. Гляди, краса какая! Потяни-тко из сумы его.

      Ника дрожа, потянула мех на себя, и он податливо, гладко пошел, и все длился и длился, будто песец, расставшийся с ним, был огромен, как какой-нибудь мифический Левиафан.

      – Баб Варь, – прошептала Ника. – Да разве найдутся деньги за такую красоту!

      – Тебе недорого отдам, – вздохнула Варвара. – Десять тыщ давай, и он твой.

      Ника уголком сознания понимала, что опять завертел ее безумный вихрь приобретательства, что это неправильно, что дома ждут долги, которые не с чего отдавать, но руки сами полезли вглубь сумки, вынули конверт, отсчитали десятку, сунули конверт обратно, приняли пакет с песцовой шкурой (углом глаза Ника увидела отлично выделанную плоскую мордочку с отлакированным носом), а ноги уже несли на перрон, к тому самому моменту, когда поезд, на котором Ника должна была благополучно добраться в К., вовсю набрал ход и напоследок безжалостно свистнул.

      Глава четвертая

      Стакан наполовину пуст

      Вокруг Ники, потерянно стоявшей на перроне и глядевшей вслед уходящему поезду, как-то сразу образовалось довольно много всякого люда. Люд этот молчаливо рассматривал толстую тетку в расстегнутой куртке, бледную, жалкую, опустившую на землю пакеты, из которых безнадежно выглядывали пирожково-огуречные трофеи. Казалось, люди ждут первой реакции этой неудачницы, опоздавшей на собственный поезд, и оттого, какой будет эта реакция, они и начнут выстраивать свое поведение.

      – Песец, – прошептала Ника.

      Она прошептала почти это самое слово.

      – Какой песец? – опасливо спросила бабка Матрена.

      – Полный, – пояснила Ника.

      Среди обыденного народа оказался человек в форме.

      – Здрасьте, я дежурный по вокзалу, вы только не волнуйтесь.

      – А смысл? – подняла на него глаза Ника.

      Разве вы не видите, что все рухнуло, спрашивали эти глаза с размазанной тушью; разве непонятно, что жизнь, эта подлая стерва, поманив блеском и пряником (в смысле, пирогом), теперь со сладострастьем садиста хлещет кнутом по Никиной спине и душе?

      – Пройдемте в помещение, гражданочка. Вас как зовут?

      – Ника. Вероника.

      – А по отчеству?

      – Валентиновна. Хотя меня можно называть просто дурой.

      – Вероника Валентиновна, вы не переживайте. Сейчас посидите, успокоитесь, я дам сигнал на локомотив…

      – И что, он вернется за мной?

      – Нет, конечно…

      – Ага. А когда следующий поезд до К.?

      Дежурный замялся.

      – Пройдемте в диспетчерскую. Там расписание посмотрим, опять же, сигнал…

      Ника поудобнее ухватила ручки пакетов и побрела за дежурным.

      – Одно хорошо, – сказала она ему в спину.

      – А? – обернулся тот. Был он мужчиной невнятного вида и даже небритость его не украшала. – Чего?

      – Хорошо,