Доказательства сути. Анна Наумова

вернулась в купе и попыталась сделать несколько снимков бесконечных лесов за окном. В ней возникла дрожь неизвестности, скорее всего, это было связано с тем, что поезд был совсем недалеко от загадочной станции Ковылкино. Так странно, подумала Ника, неужели история, сочиненная неоцененным писателем и много раз пережитая ею в детстве, имеет реальное место на земле, среди этих снегов и сосновых боров? Дошкольник Серпокрылов и прекрасная девочка Вера Меринова давно ушли на пенсию и, возможно, спились или подались в цивилизацию на заработки… Нет, не надо так безнадежно! Ласковые впечатления детства пусть такими и останутся, а сегодняшний день скрасится прогулкой по первому снегу, покупкой соленых огурцов и пирожков с картошкой и ожиданием грядущего завершения путешествия.

      Через некоторое время проводница заглянула в купе:

      – Подъезжаем, стоянка шесть минут, не забудьте!

      – Да, – кивнула Ника.

      …Когда она ступила гладкими подошвами своих осенних сапог на хрусткий ковылкинский снежок, когда вдохнула в грудь морозную крепость, настоянную на ароматах кедровой смолы и далеких печных труб, когда обняла взглядом светлую неохватность открывшегося мира, сердце зашлось и рванулось навстречу станционному домику, выкрашенному в розовый цвет, темной ленте деревьев, небу, расписному, как блюдо гжели.

      – Ура, – прошептала она. – Ой, какое потрясающее ура!

      Ее душа словно увеличилась в размерах, и чтобы унять ее нетерпеливый звон, Ника смахнула крышку с объектива камеры, выставила программу и принялась снимать все, что попадалось в видоискатель. Она бегала по станции с восхищенным писком и остановилась только тогда, когда в поле зрения образовались две крепкие бабульки в овчинных полушубках, пуховых платках и валенках с галошами пятидесятого примерно размера. У каждой бабульки имелись детские саночки, на которых стояли эмалированные ведра, заботливо закутанные телогрейками.

      – Ой, здрасьте! – взвизгнула Ника. – А что это у вас в ведрах-то?

      – Дак, пироги, милая, с рыбой, с капустой, с картохой, с помидлой клюковной…

      – Ой, мне всяких и побольше! Почем просите?

      – А по полтиннику штучка. Ты, дочк, не гляди, что дорого, у нас пироги знатные, здоровые, что твой батон французский.

      – Я беру, беру, – торопливо вытащила кошелек и пакеты Ника. – Вот, вы мне на тыщу рублей дайте и вы тоже.

      Старицы деликатно приняли тысячные купюры, крякнувши, оглядели их на просвет, припрятали и раскутали ведра. Из ведер пахнуло таким ароматом свежей выпечки, что Ника всплеснула руками, не в силах словами выразить восторг.

      Ведра были воистину с особым ковылкинским секретом, поскольку пироги (каждый размером с хороший мужской ботинок) оказались горячи, ноздрясты, мягки, блестели корочкой румяной и убивали грехом чревоугодия наповал. Переметав четыре десятка пирогов в Никины пакеты, старушки прищурились, наблюдая за тем, как проезжая горожанка, не в силах устоять перед искушением, впивается крашеным ртом в первый пирог и издает приглушенный вопль блаженства.

      – Это тебе, дочк, не гэмэо,