Горький вкус соли. Елена Оуэнс

вблизи, ясно было видно: мамины глаза сияли от счастья, на щеках играл румянец, даже будто морщин стало меньше. Мама вышла из горницы.

      Нина вытряхнула содержимое сумки на половик. Монеты посыпались на полосатую дорожку, следом прошелестели купюры, в основном жёлтые рублики и зелёные трёшки. Она принялась раскладывать их по стопкам, но постоянно сбивалась: мысли то и дело возвращались к Сашкиным словам. Как он мог?! Сбежать вот так, запросто, без неё, махнуть на неё рукой, будто она и не друг вовсе, а так, пустое место, одно разочарование. Она же была на его стороне!

      «Ещё и предательницей назвал, – думала она и злилась ещё больше. – Мне из-за него маме пришлось наврать. Ведь я ж за него всё, всё отдам, всё сделаю, в любую драку ввяжусь. А он… Сам он предательница! Тоже мне, старший брат называется! Сбежал! Сбежал без меня, будто мне хочется на маминого хахаля смотреть! Я, может, тоже тут главная!» – И она ударила своим острым кулачком по половику. Монетки вздрогнули на полу, и пирамидки рассыпались.

      «Никогда его не предам, он же знает!» – Она встала и подошла к окну. На улице было тихо и пустынно. Луна, полупрозрачная и грустная, таяла на глазах в сиреневом зареве.

      Нина почувствовала, как сжалось сердце, по коже побежали мурашки, внутри стало холодно и тяжело, будто колодезным камнем придавило. Она поёжилась, растёрла предплечья, всмотрелась в дорогу, в ту сторону, куда направился Сашка.

      «Ну ушёл из дома – почему мне страшно-то? Пятнадцать ему, не пропадёт, чай, не маленький. И на дворе – лето, друзей у него полным-полно, так что любой сеновал или чердак как дом родной».

      Она вернулась к деньгам, села на дорожку и опять стала пересчитывать магазинную выручку, но мысли не давали покоя.

      «Вдруг он не вернётся? Сделает сейчас что-нибудь… ужасное…Прямо сейчас! Какую-нибудь глупость. Прицепится к поезду и уедет или ещё хуже – сорвётся», – она поняла, что в который раз уже перебирает стопку с рублями, но никак не может посчитать.

      «Да, вообще, куда он пойдёт? Босиком, без куртки, без денег? Ведь он нарочно сейчас что-нибудь найдёт, любое худо. Всё, что угодно, лишь бы больнее. Ему».

      Страшная догадка пришла ей в голову, и она повторила вслух:

      – Лишь бы больнее ему.

      Мурашки пробежали по телу новой волной. Нина посмотрела на свои руки. Еле заметные, тонкие прозрачные волоски на коже встали дыбом. Она опять растёрла себя ладонями, потом с трудом досчитала деньги, перевязала купюры резиночками и сложила их обратно в сумку.

      Из мальчишечьей светёлки раздался невнятный голос Тишки. Нина прошла в детскую: одеяло с братишки сползло на пол, он спал нервно, подёргивая ногами и руками, будто бежал во сне. Нина, подоткнув уголки, тихонько укрыла его. На Сашиной кровати она скатала одеяло в рулон и накрыла его и подушку простынкой.

      «До утра никто не узнает, а утром я его найду», – подумала Нина и вошла в девичью.

      Галя спала, свернувшись в комочек. Нина переоделась в сорочку и тоже легла. Мысли не давали спать, толпились и мешались в голове. Теперь она думала о маме. То ей казалось, что она на маминой стороне: та столько лет жила одна и заслужила быть счастливой. То её злило, что мама