Горький вкус соли. Елена Оуэнс

девять, поди.

      – Ой, батюшки! Это что ж получается? – спросила Лида, высчитывая в уме их разницу. – Это он тебя аж на девять лет младше, что ль?

      – На восемь, ему осенью тридцать годков стукнет.

      – Ох, Варька… Чую: пропадаешь. Такие, знаешь, как? Севодни на одну засмотрятся, потом новую кралю им подавай – помоложе да покрасивше.

      – Ой, боюсь, Лидка, боюсь, – вдруг призналась Варя и провела по лицу ладонями, словно умываясь. – Он же ишшо и с отсидки.

      – Батюшки свет! За что сидел-то?

      – За убивство.

      – Ох! Бежать от такого надо, Варька! Ты давай это, не мути с ним!

      – Дак он говорит – не виноватый он. Назюзюкались с другом, стали по домам расходиться, да четверо на них набросились. Вот он силёнки-то не рассчитал да и шибанул кого-то здорово.

      – Дак он и пьёт ишшо?

      – Да нет, не пьёт больше. Былое, говорит. После того случая завязал.

      – Не пьёт – это добро. Где таких в нашем леспромхозе сыщешь? – Лидка задумалась.

      Ветер заиграл занавесками, в магазин влетела оса и, тщетно пытаясь выбраться наружу, тыкалась в тюль.

      – Гли-ко, погода, что ль, меняется? – сказала Лида. – Ветерок подул.

      Она взяла газету, подошла к окну, резко отодвинула занавеску и выгнала осу. Лида высунулась на улицу и подставила полное, рыхлое лицо солнцу, будто собираясь впитать в себя с запасом его редкие северные лучи. В воздухе сладко пахло сурепкой, густо разросшейся вокруг магазина. Пчёлы и шмели с усердием кружили над цветами, бабочки-белянки перелетали с одной травинки на другую.

      – Эх, хорошо! – сказала Лида. – Люблю кузнечиков! Вишь, как стрекочут. В войну же их не слышно было. Варька, ты помнишь, в войну кузнечики стрекотали?

      Не услышав ответа подруги, она перевела взгляд на избу, стоявшую на соседнем участке. Покосившаяся, убогая, с давно смывшейся краской, замшелой крышей, она утопала в зелени, разрушавшей на своём пути всё построенное человеческими руками. В доме жила старенькая учительница, Мария Фёдоровна. Её муж и четверо сыновей не вернулись с фронта. Некому теперь было следить за домом и землёй. Всё заросло, только узкие тропинки вели к смородиновым кустам, крохотному огородику да начавшей дичать яблоньке. В заборе то тут, то там зияли прорехи, наполовину заросшие высокой травой.

      Лида задумчиво произнесла:

      – У одних жизнь заканчивается, у других – только начинается, а деревьям, траве, птахам – всё равно… Стоит только человеку уйти с земли, природа сразу возвращает себе своё…

      Тут раздался паровозный гудок, она встрепенулась. Железнодорожную станцию отсюда было не видно, зато хорошо слышно. Поезд прогудел ещё раз, резко прошипел, заскрежетали колеса о стальные рельсы, и их близкий нарастающий стук заглушил серенады кузнечиков. Лида отошла от окна.

      – Ты чего тамотка говорила-то? Не расслышала тебя, – спросила Варя, убирая со стола.

      – Непьющий – это хорошо, говорю. Ежели и работящий ишшо – так и цены ему б не было. Но после отсидки – это уж слишком. Помнишь же Верку – вот таковский же, после