Дальгрен. Сэмюэл Дилэни

спустил воду и лег навзничь, изможденный и чистый, временами потирая опоясавшее ванну грязное кольцо шире уставного ремня. Вжался в фаянс. Запруженная спиной вода полилась по плечам. Он сел, раздумывая, нельзя ли высушиться усилием воли. И медленно высох.

      Взглянул на свое плечо, усеянное порами, расчерченное крохотными линиями – границами клеток, вообразил он, – опушенное темным. Провел губами по коже, лизнул опресненную плоть, поцеловал ее, поцеловал бицепс, поцеловал бледное местечко, где вены ползли через мостик с бицепса на предплечье, поймал себя на этом, сердито засмеялся, но снова себя поцеловал. Рывком поднялся. Сзади по ногам побежали капли. Голова закружилась; зашатались огоньки в плитках. Он вылез, и сердце застучало от внезапного усилия.

      Грубо растер волосы, нежно – гениталии. Потом, на коленях, получше смыл волосы, и грязь, и какие-то хлопья со дна ванны.

      Взял штаны, посмотрел, покачал головой; ну, больше ничего нет. Надел их, пальцами зачесал назад волосы, заправил рубашку, застегнул одинокую сандалию и вышел в коридор. За ушами было холодно и все еще мокро.

      – Вы сколько ванн приняли? – спросил мистер Ричардс. – Три?

      – Две с половиной, – ухмыльнулся Шкедт. – Здрасте, ма… миссис Браун.

      – Мне тут рассказывают, вы славно потрудились.

      Шкедт кивнул:

      – Там не так сложно. Завтра, наверно, закончу. Мистер Ричардс? Вы говорили, у вас есть бритва?

      – Ах да. Точно не хотите электрическую?

      – Я к другим привык.

      – Но придется обычным мылом.

      – Артур, – окликнула миссис Ричардс из кухни, – у тебя же есть эта банка пены для бритья, тебе Майкл на Рождество подарил.

      Мистер Ричардс щелкнул пальцами:

      – Я и забыл. Три года прошло. Я ее так и не открывал. С тех пор успел отрастить бороду. У меня одно время была довольно красивая борода.

      – Дурацкая была борода, – сказала миссис Ричардс. – Я его заставила сбрить.

      В ванной он намылил подбородок и соскреб теплую пену. Лицо под лезвием похолодело. Он решил оставить бакенбарды на полдюйма длиннее. Сейчас (двумя отчетливыми скачками) они проросли сильно ниже ушей.

      Какой-то миг, прижимая к лицу горячее махровое полотенце, он разглядывал узоры в глазах на темном фоне. Но как и всё в этом доме, узоры эти казались расчетливо бессмысленными.

      Из кухни:

      – Бобби, умоляю, иди сюда и накрой на стол. Сию минуту!

      Шкедт вышел в гостиную.

      – Вы, небось, меня и не узнаёте, – сказал он мадам Браун.

      – Я бы так не сказала.

      – Ужин готов, – объявила миссис Ричардс. – Шкедт, вы с Бобби садитесь туда. Эдна, ты садись с Джун.

      Мадам Браун подошла и вытянула стул из-под стола.

      – Мюриэл, сидеть и вести себя хорошо, слышишь меня?

      Он втиснулся между стеной и столом – и потащил за собой скатерть.

      – Ох батюшки! – Мадам Браун цапнула закачавшийся медный подсвечник. (Отраженное пламя замерло во внезапно обнажившемся красном дереве.) При свечах ее лицо вновь стало фингально-аляповатым,