Странные куклы. Владимир Николаевич Кантур

к Давыдову оказался высокий и тощий француз в синем плаще и лохматой медвежьей шапке, показавшийся ему своим гордым и независимым видом офицером. Денису не терпелось совершить что-нибудь отчаянное и смелое. Он подскакал к казакам и крикнул срывающимся от волнения голосом:

      – Братцы! А не отбить ли нам сего офицера, что от своих выдвинулся? Ежели дружно навалимся, глядишь, и захватим! А? Ну как, братцы?..

      У казаков его предложение, к удивлению, никакого энтузиазма не вызвало.

      – Да нехай себе едет, – ухмыльнулся один из них, – мы их не шибко тревожим, а они нас. Чего же на рожон-то лезть?

      Давыдов, конечно, не выдержал и выскочил навстречу офицеру один и тут же пальнул в него из пистолета. Француз ответил из своего. Несколько других фланкеров выстрелили по Денису из карабинов.

      Над ухом его с тонким и каким-то сверлящим посвистом пролетели первые пули. Это показалось не таким уж страшным и неожиданно разозлило Давыдова. Он выхватил саблю, начал ею яростно размахивать и, осыпая неприятельского офицера отборными французскими ругательствами, вызывать его на поединок, предлагая ему сразиться перед цепью. Фланкер ответил такою же бранью, однако вылетать навстречу столь задиристому русскому офицеру, видимо, не спешил.

      Тут к Давыдову, горяча коня, подскакал казачий урядник. Лицо его было хмуро и недовольно.

      – Не дело, ваше благородие, эдак-то ругаться, – сказал он. – Грех! Стражение – святое дело, браниться в нем все то же, что в церкви: бог убьет! Пропадете, да и мы с вами. Ступайте лучше туда, откуда приехали.

      Только тут Денис понял разумом свою пустую горячность и, устыдившись рассудительных слов казачьего урядника, уехал из цепи к Багратиону.

      О Виталии Аркадьевиче, авторитете, хозяине торгового центра и непонятно чем ещё занимающемся субъекте, я за пивом узнал достаточно много. При своих встречах со знакомыми пытался выяснить, как он начинал подниматься. Этот человек ни разу не сидел. Уже одно это говорит о его незаурядности. Наверное, при других обстоятельствах он мог бы стать математиком или физиком. Не знаю, убивал ли он своими руками. Мне кажется, что вряд ли. Я достал из ящика кузнеца и мужика на мешке, поставил их перед собой на столе, положил подбородок на скрещенные на плоскости стола руки, и мы стали молча смотреть друг на друга.

      Он… Детское и подростковое отчаяние, скрытое за страхом быть уличённым другими в своей слабости. Отчуждённость от своей боли. Ощущение непоправимости, которое перерастает в отчаянную решимость идти до конца, куда бы ни привели поступки. Понимание силы и надуманности преград. Он не был садистом – он был счётной машиной, у которой чувства использовались только для направления расчетов. Судя по его поведению, вытекающему из разговоров, мне показалось, что с возрастом он начал позволять своим чувствам занимать больше места в своей жизни.

      У наёмного директора торгового центра я взял номер телефона и вручил одну из визиток, которыми я заблаговременно запасся