Чай Весна. Часть 2. Панкратов

дочь, на сей раз невозмутимо, – что меня там не было.

      – Так и хорошо, что тебя там не было! – воскликнул Ракитский. – Мало ли что могло случиться.

      – Ну, ты чего пап, совсем не… – дочь разочарованно вздохнула. – Ладно, о вас, мертвых, или хорошо, или…

      – Слушай! Я знаю, в это трудно поверить, но…

      – Да ты поверь сам себе! – перебила дочь. – Что у тебя там было? Ценности? Какие там были ценности? Я там была? Нет. А брат был?! Тоже не было! А друзья твои сгорели там же? Нет! Хоть один? А ты знаешь хотя бы, где они? Когда ты вообще о них думал? Зато твоя кухня, посуда была там, больше ни хрена! Ну, ты задумайся вообще. Хотя чего я…

      – Хватит! – резко прервал Ракитский. – Хватит уже! Брат с тобой там, нет?

      – Я соединю. Жди на линии.

      Ракитский бросил взгляд вверх, к куполу. На него смотрело лицо совсем еще маленького сынишки – годовалого ребенка. Тот, кажется, спал.

      – Да, пап, – медленно произнес голос в трубке, и Ракитский почувствовал отстраненность, отчуждение – даже не в словах этих, в самой интонации, с которой они были произнесены. Или, скорее, в отсутствии интонации. Похоже, сын не был рад его слышать. Но он и не был раздражен, как сестра, не был тороплив. Ему было все равно, догадался Ракитский.

      – Что-то случилось? – флегматично проговорил сын.

      – Я умер.

      – А, – безразлично ответили в трубке.

      – Понятно, – все тем же медленным голосом произнес сын.

      – Слушайте, вам что, всем безразлично? – с отчаянием в голосе спросил Ракитский.

      – Нет, – все тот же спокойный голос. – Мне не безразлично. Просто понимаешь, пап… Ну, как бы это сказать…

      – Ну что, что?

      – У меня появилась девушка.

      – И что? – не понял Ракитский.

      – Ну как что, пап, – протянул сын, и впервые за разговор его голос дрогнул: в нем появилась эмоция. – У меня наконец появилась девушка. И я сейчас с ней, – голос сына вновь стал спокойным и медленным. – И мы бы хотели побыть вдвоем, ну ты ведь понимаешь…

      – Нет! Ни черта я не понимаю. У тебя этих девушек будут еще сотни.

      – Пап, – твердо ответил голос, – ты вспомни себя в моем возрасте. Какие сотни?

      – А сколько тебе? – оторопело спросил Ракитский и покачал головой: по правде говоря, насчет сотен он погорячился.

      – Ну, вот и узнаешь потом, – ухмыльнулся говорящий. – Ты это… звони, поболтаем. Но давай не сейчас, а?

      – Но я умер! – вскричал Ракитский, цепляясь за последний аргумент. – Понимаешь, умер. Стальные секиры мне отрубили голову!

      – Ну, тогда торопиться некуда! Все, на связи.

      Ракитский в бессилии опустился на пол, склонился над сломанным стулом. Свет прожектора изменился: стал мягче и не так резал глаза, но что-то тревожное появилось в этом свете. Он мерцал, словно свеча, дрожащая на ветру. «Самое время гаснуть», – подумал Ракитский и почувствовал дрожь: заметно похолодало.

      – У нас здесь перебои с электричеством, – раздался громкий голос, и Ракитский вскочил, рефлекторно схватив отломанную ножку стула. – Идеально