Звукотворение. Роман-мечта. Том 2. Н. Н. Храмов

былинкою – «ах!..» Трепетали губы не встретившиеся, звездопад воссиял и нужно стало желание загадывать спешно…

      Слитный, сдавленный вздох… Непорочный стон-не стон в унисон… Из слов не слепишь ничего! Талант, шедевр… – их нет в помине. Есть ощущенье твоего безгласия в… родной! пустыне…

      БЫЛО ЛИ ВСЁ ЭТО, НЕТ ЛИ??!

      …Заря обдала розоватой пеной восток и дальше, дальше в путь-дороженьку многострадальную раскулаченные двинулись. Иван Евдокимович, суровый, жёсткий, раздавал команды направо-налево да матерился угрюмо. От злости не на самого ль себя? Он один – вру, ещё ОНА, знал… знали, какая неистовая нежность кромсала по живому плоть, душу, рвалась на люди, чтобы смеяться, гладить детей – чужих детей не бывает, утешать горемык в лихой, горький час и казнить себя за ошибки роковые – свои-не свои…

      Екатерина Дмитриевна Серёжу на коленях держала. Тот кувыркался, прыгал, звонко лопотал на радость маме (о том, что приёмная, забудем, пожалуй…) Скрипели телеги, ржали лошадки… Тут и там вспыхивала было перебранка-перепалка словесная, инициатором которой нередко становилась неугомонная Пульхерия Семёновна, одначе вскоре и затихала, выдыхалась – дольше, «длиньше» делались паузы… выше, круче забиралось солнце, опаляя изгоев и гонителей их, выжигая надежды, выбеляя перекоры недавние… Казалось, пепел и прах, не колея малоезженая, волочатся полынной пустошью вдоль и мимо российских деревень… На одной из стоянок ночных, когда все они, конвойные и выселенные, похожие друг на друга неотличимо («Иногда мне здаётся, что это меня раскулачили и гонят взашей к чёрту на рога» – признался ЕЙ в сердцах ОН), уже достаточно далеко углубились вверх по Черемшану Большому, в направлении заданном, когда расположились привалом очередным под сыпким, косящим слегка дождичком, первым, кстати за время пути, в немотной шелестящей округе раздался надорванный, искательный и… обесчещенный голос женский – вся скорбь мира, вся горь мира, вся мучительная безнадёга мира слились воедино в нескольких внятных словах, ставших и рупором беды, и мольбою кровною:

      – Кем же ты будешь, Серенький мой???!!!

      Екатерина прижимала к груди Серёжу, сквозь слёзы непролитые заглядывала в глазки озорные, чистые-пречистые, будто омытые рыданиями всех мам мира для того, чтобы нести ясность, прозор небосклонные, чтобы нести свет, который неизбывно прекрасен и создан из искр божьих во спасение живых. Слитно дрогнули сердца – удар этот, должно быть, дошёл-проник повсеместно днесь и ребром встал, пронзив пласты времён-пространств-материй высоких, грубых на короткий миг, но миг любой тянется вечно, вечно… комом встал в глотке Бога? Дьявола?., и тогда, только тогда до людей вдруг дошло, что же именно случилось с ними, что ждёт впереди, что непременно произойдёт с Родиной… Страшно мне…

      НЕ ТОПОРОМ, НЕ ГИЛЬОТИНОЙ ОТСЕКАЮТ ПУПОВИНУ.

      И отошёл в сторонку, словно по нужде малой, Опутин, и схватился за голову… Не его вина, что вышло так, не он, не он раскулачивал несчастных, ему велено было доставить их за Обь в верхнем её течении, в какой-то условленный пункт… он несёт персональную ответственность…

      Слитно дрогнули сердца…