Звукотворение. Роман-мечта. Том 2. Н. Н. Храмов

молчал. В мгновение следующее вызарилось ему: она ведь такой же человек. ЧЕЛОВЕК!!! Наш, советский, не убийца, не изверг, не… прокажённая!!! Глухо, беспокойно колотилось в груди сердце, билось о внутренний карман «хэбэ», где обложка к обложке, ровно плечо к плечу, хранил книжечку члена большевистской партии и депутатский мандат. И хотя в теории государственного права ещё не существовало точного, однозначного определения категории «наказы избирателей», лично он, Иван Евдокимович Опутин, бережно, свято относился к письмам крестьян, в которых ставились те или иные вопросы, предлагались меры по улучшению взаимодействия всех уровней власти, высказывались советы, пожелания, конечно, имелись и обращения с просьбами… В обоих документах этих была заключена суть и была сама соль бурной эпохи, переживаемой им, его сподвижниками. Именно в них стучало пламенное сердце патриота, русского по духу, но обжигающий, ободряющий и обожающий взгляд мужчины тонул, тонул в глазах напротив – сначала погружался в округлые омуты-заводи, в зрачки пустождущие, а потом уходил медленно куда-то вглубь, вниз… опускался на дно… чтобы никогда не всплыть, не вернуться назад и чтобы – ослепнув, прозрев?! – как бы просочиться до святая святых, до недр глубинных её, раскулаченной и, скорее всего, без вины виноватой. Чтобы остаться там и помочь – ей, и самому себе уяснить главное, до сих пор непонятное: в чём вообще состоит прегрешение человеческое, ведь от рождения чисты и непорочны смертные, так почему, когда же и справедливо ли всё тяжелее-неподымнее становится крест каждого, каждой, делается торнее и уже путь, пагубнее дела и поганей душа?!

      Исходила-изливалась ночными вздрогами летняя сонная мгла и купы звёзд стоически, изучающе взирали на тропы земные, что одинаково путанно, странно стлались для всех-всех-всех и только для двоих…

      – Ворожея…

      – Что?

      – Молодёшенькая…

      – О чём вы?

      – Н-ничего, это я так… просто! Извиняйте!

      – Слова-т какие!

      Плыло осязаемо, зримо и… стеная, плыло подлунное вечное по барханной словно, в межах несуществующих воображаемой степи… от горизонта до горизонта и дальше, дальше плыло оно… сквозь шелесты полыни, перекати-поля, разнотравий, той же осоки, что в пойменной, невдалече, низинке разрослась… сквозь серебристый позвон не то насекомого царства, не то колокольчиков в ушах… плыло и плыло – отдавалось со страстью, томлением, ответно нашёптывало сокровения… их-то и воспринимал Иван Евдокимович, они-то и завораживали его, внимающего ночной песне без слов, Гармонии уединения, невозвратимости минуточек этих, упоения бездонностью и новизной обуреваемых чувств. Екатерина Дмитриевна внимательно-несердито посмотрела на офицера, сронила вздох легчайший – случайный, нет ли – в без-адресность-нездешность… Полузвук тот затерялся-пропал было во глуши-оглуши… в цвете полной луны… да Опутин не позволил сие: подставил ненавязчиво-чутко уже не щеку, не скулу, недавно как, но собственную душу, тоску и одиночество неразделённые с половиночкой