Нескучная классика. Еще не всё. Сати Спивакова

могли видеть, двигаться и прочее. Гротескные эти фигуры очень не понравились руководству консерватории. Сразу после премьеры опера была арестована, эскизы, маски конфискованы.

      С. С. Какой это был год?

      М. Ш. 1967-й, но, слава богу, нас не арестовали.

      С. С. В музыкальном театре яркое впечатление может произвести решение художника по костюмам, который существует с музыкой в унисон – так и случилось в вашем “Щелкунчике”. Он по-новому зазвучал, приобрел новые образы, и вдруг стало ясно, что это не просто красивая новогодняя сказка, а глубокое философское произведение, довольно страшное, на мой взгляд. В нем чувствуется дуализм…

      М. Ш. Ну, Гофман – он весь такой. Я же сейчас в каком-то смысле специалист по Гофману именно в балетах. Потому что второй балет, который я сделал, – это “Волшебный орех”, история самого Щелкунчика. Раньше этот балет назывался “Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство”, но Гергиев не мог запомнить имя Пирлипат и все время упрямо называл ее Изергиль…

      Гергиев меня долго уговаривал сделать новую версию “Щелкунчика”. Никогда не забуду эту смешную историю. Я укладываюсь обычно на рассвете, я ночная птица, поэтому, отработав что-то, включил телевизор, чтобы быстрее уснуть, и как раз попал на “Щелкунчика”. И шла там занудная такая постановка не столько для взрослых, сколько для детей, с этим маленьким мальчиком – Калкин, кажется, его играл – и девочкой Кларой. Вот они ходят, перед ними танцуют куклы, и я, засыпая на середине балета, подумал: слава богу, что я работаю над оперой. А я в этот момент – забыл сказать – делал с Гергиевым новую версию оперы “Любовь к трем апельсинам”, это моя любимая опера Прокофьева, я уже показал Гергиеву первые эскизы. И я думаю: “Вот ужас был бы работать над этими скучнейшими балетами, тем более что я небольшой любитель балета”. И вдруг буквально через полчаса меня будит Сара, моя супруга, и, зная о том, что я спросонья, как все медведи, довольно злой, она так осторожно говорит: “Ты знаешь, он попросил меня, упросил все равно тебя разбудить, он весь взъерошенный…” – “Кто взъерошенный?” – “Валера Гергиев”. Она передает трубку, и – я ушам не верю – Гергиев говорит: “Слушай, забрось «Апельсины»! Ты должен сделать мне новую версию «Щелкунчика»”. Тут я правда взревел, как разбуженный медведь: “Никогда в жизни, ты с ума сошел вообще?! Это не мое амплуа! У меня полно знакомых хороших художников, они помогут тебе сделать”. Он говорит: “Ты нужен, ты, сходи в магазин, только что вышла моя новая версия «Щелкунчика»”. И когда я прослушал, понял, что, наверное, соглашусь работать, потому что я не узнал музыки. Гергиев восстановил прежний темп, который растянули балерины, и это действительно была трагическая симфония. Он сказал: “Ты должен помочь вернуть эту музыку, чтобы она игралась постоянно, а не так, как сейчас, – только на Новый год”. И теперь мы показываем нашего “Щелкунчика” и в мае, и в октябре, и в ноябре. Он объездил уже почти все страны, включая Америку. Мне удалось за два года создать версию, которая стала нетрадиционной.

      С.