Звукотворение. Роман-память. Том 1. Н. Н. Храмов

вверх ткнул – хаживать, што забыл тама? От греха бы подале держался, сынок! Не то… гляди мне! Капитан наш ишшо тот, спуску не даст, не-ё! Такого Зарудного покажет! Уразумел? Мой те совет: чтобы и духу твово тудыть не залётывало!

      Стиснув зубы, Толя в упор – на Луконина…

      …Молчал.

      – Слышь, грю?! Не бычься, я же те не злорадец какой! Дело кажу. Нам, работным, друг дружке верить след, дружка за дружку горой стоять. Ну, лады, лады! Попервой я тя предупредил. Гляди так што! И нечай глухонемого корчить! Соображаешь?

      – Не пужай, дядя, пуганый. Большо, сдаётся мне, ты, Кузьмич, о себе печёшься, боисси шибко, ась? Выгонит капитан меня – и тебе перепадёт, без работы останешься. А вздумат высадить – и того хужей: посредь тайги ведь! Кумекашь? Прав я, нет?! В тайгу мне и надыть.

      – Вона ты как закукарекал! Сопля!

      – Сопля, гришь? Соплёй и перешибу тя, дядя, надотка-бы. И с расспросами своими не суйси. Посмолить – посмоли, хм-м… А отдохнешь, когда издохнешь.

      Развернулся, спускаться вниз начал, где вкалывал, но, поняв, что несправедливо груб с Лукониным был, незаслуженно обидел напарника, обернулся:

      – Я ни жизни, ни смерти не боюсь, Кузьмич. И ты не боись.

      …Шли, по этапу как, заколодоватые денёчки – на каторгу зимнюю, в ледащую даль сибирью. Куржавело и холоднело – пар с утра изо рта. Позади – бабьелетняя стома, да верстень по воде за кормой.

      Малость погодя, когда Толя и Клава мирно-дружно на баке общались, случился с девочкой ещё один припадок на нервной почве. Без повода-причины и похлеще того, первого… Заголосила бедняга, от Анатолия отпрянула. На вскрики выскочила из недр каютных жена Горелова, Наталия Владимировна – путешествие это, самый воздух таёженный явно были на пользу ей, стала ещё моложавей, «опятьягодней» с бюстом, достойным восхищения искреннего. На сей раз отправилась в плавание с супругом – надоело сиднем в четырёх стенах торчать. Выскочила – и сразу к «доцю-ре», к «бедненькой-маленькой», к «родненькой» бросилась, не обняла – облапила!!

      – Что? что ты сделал ей, что? Почему кричала так? Аж побледнела, с лица сошла… господи! Мне до сих пор страшно… Как представлю… Говори, сволочь! Образина! Говори ж, ну!!

      И – наотмашь по лицу его пятернёй разалмазенной, раз, другой, норовя маникюром поглубже кожу вспахать.

      – Нна! Нна! Так тебе! Так тебе!

      Анатолий стоял под натиском, как вкопанный. Больше о девочке думал. И пока длилось избиение, Клава понемногу в себя приходить стала.

      – Маменька! – взмолилась отчаянно, бросилась к другу, буквально закрыла его, огромного, тельцем своим – не бейте, остановитесь, маменька!!

      – Стерва вы, тётя.

      Сказал-сплюнул он и, повернувшись, резко, нагло эдак повернувшись корпусом могучим, зашагал было обратно, к сходням, да на Горелова с Мещеряковым наткнулся – оба вслед Наталье Владимировне вышли на шум-гам.

      – Что делаешь здесь? Кто разрешил тут находиться, я спрашиваю?! Марш вниз. Я с тобой, салажёнок, потом отдельно потолкую. Век помнить будешь. Хозяин, не извольте сомневаться: щенка этого ни вы, ни жена