Время колокольчиков. Лиса Салливан

имущество, то я, пожалуй, сама села бы за руль, приехала к черту на кулички и поставила бы неровные закорючки во всех документах, потому что устала плыть против течения.

      Когда смартфон уже не лип к уху и вокруг воцарилась тишина (или то, что считается тишиной в панельной многоэтажке), я постояла некоторое время, бездумно вглядываясь в окна соседнего дома, где мигали цветастые занавески, и, осознав, что нужно что-то делать, отправилась на кухню.

      Обжорство одолело меня. Я закидывала в рот и то, и это без разбора, почти не чувствуя вкуса, каждый раз надеясь, что новый кусочек удастся прочувствовать, что сосочки языка проснутся и станут работать как надо. В расход пошла прикупленная к празднику сырокопченая колбаса на тонких ломтиках хлеба вприкуску со свежим огурцом, морской салат из водорослей в узенькой шайбе, слегка зеленоватые по краям клементины и крупный кусок вишнёвого торта, заботливо сложенный мамой в прозрачный контейнер из-под шоколадного зефира.

      Назад к елке я отправилась с чашкой кофе в руках и горсткой имбирного печенья, производитель которого обещал на упаковке мне “вкус Рождества”. Ну-ка, где там ваш вкус Рождества? Требую Рождества!

      Глаза отказывались смотреть в сторону вполовину наряженной елки.

      Весь вечер после звонка Мэри я тщетно пыталась вернуться в состояние предпраздничной эйфории, пускала в ход Синатру, а он срывался на “Moon River”, выгоняя меня на балкон курить и мерзнуть, прятать поочередно руки в карманы наброшенной куртки и ждать, безнадежно ждать запропастившееся спокойствие.

      В постели меня не развлекали книги, и я все-таки написала Коле: “Спокойной ночи”, на что он ответил: “Спокойной ночи”, и все несказанное нами ушло во внутренний диалог, мучивший бессонницей до четырех утра. И когда уже было принято решение, что нет смысла мять наволочки – в конце концов, мять наволочки в одиночку просто грустно – сон все-таки овладел мной, нарисовал несбыточные счастливые картинки, каким суждено сгореть в звенящем ужасе утреннего будильника.

      Но грустный чуть ближе

      отважного к риску

      Первые несколько секунд утро казалось добрым. Сон, блаженный сон, в котором я влюблялась, смеялась и говорила по душам, покидал ум подобно волне, уходящей от берега, чтобы вернуться громадиной, разбивающейся о камни.

      Будильник еще не звенел, и я, напуганная его молчанием, тут же вскочила, расплескав остатки сна на мятую простынь. Сквозь мутное зрение проступили угловатые цифры: “9:47”. С полчаса еще можно было нежиться в кровати, но реальность одернула меня, как дергают за руку слишком счастливых детей их строгие мамочки, и навязала привычный вид: угрюмый и суровый.

      Москва еще спала, в Москве глубокая ночь. А мне бы так хотелось написать: “Доброе утро”, по-дурацки добавить смайлик с широко улыбающимся Сантой и самой улыбнуться в прямоугольник смартфона.

      Но Москва еще спала.

      Вставая с кровати,