Угрюмое гостеприимство Петербурга. Степан Суздальцев

барин, – твердо повторил Аркадий.

      Съев каши, Дмитрий снова нагнулся к тазу. Потом он допил чай и потребовал еще каши.

      Да здравствует молодость, да здравствует беспечность!

      Никогда нельзя попрекать молодых людей за бурные ночи, кутежи и пьянство, ведь молодость для этого и дана. Только в молодости мы можем с чистой совестью пить до рассвета, а поутру чувствовать себя как ни в чем не бывало.

      Покончив с une petit-déjeuner[22], Дмитрий умылся, побрился, оделся и вышел к обеду блестящим молодым человеком.

      – Ах, вот и наш любитель кофе! – воскликнул Владимир Дмитриевич.

      – Доброе утро, дядя, – ответил Дмитрий приветливым бодрым голосом.

      – Эх, минули те дни, когда я был молодым! – улыбнулся граф Воронцов. – Ну, дружок, как ты?

      – Прекрасно, дядя, – сказал Дмитрий. – А где Ричард?

      – О, он отправился гулять, – ответил Воронцов.

      – Прекрасная погода для прогулки, – заметил Дмитрий, взглянув в окно: хлестал ливень.

      Он внезапно вспомнил, как вчера проигрался в карты ротмистру Балашову, которого встретил, когда уезжал из заведения на Фонарной.

      – Я, дядя, вчера был в ресторане, – солгал он, – мы там с Борисом и ротмистром Балашовым сидели.

      – Так. – Граф внимательно посмотрел на племянника, ожидая, что тот попросит у него денег.

      – Мы плотно поужинали, – продолжал Дмитрий, – и я… – он немного замялся, – в общем, Балашов за меня заплатил…

      – А, ну не беспокойся, Дмитрий, – расплылся граф в понимающей улыбке, – и сколько он у тебя… за тебя заплатил?

      – Двадцать восемь рублей, – произнес Дмитрий слегка сконфуженно. Весьма солидная сумма для обеда в ресторане.

      – Не беда, сегодня же ему их вышлем, – ответил Воронцов.

      – Спасибо, дядя, вы очень добры.

      – Ты, я надеюсь, не стал интересоваться здоровьем его батюшки? – спросил граф.

      – Ах, я забыл, Александр Дмитриевич ваш близкий друг, – произнес Дмитрий. – А что, он плох?

      – Был плох весною, в мае схоронили.

      – Как печально!

      – Хороший человек был, – сказал Владимир Дмитриевич, – статный, благородный, честный и верный отечеству. На похороны в Покровское весь Петербург собрался: даже князь Суздальский приехал. Он-то уже совсем стар и никуда не выходит.

      – Помню, ребенком вы с отцом возили меня в Покровское, – вспомнил Дмитрий, – мы тогда с Романом Александровичем и Петром Андреевичем много шалостей устраивали на природе. А что, его в Покровском положили?

      – Да, он так хотел, – кивнул Воронцов, – никогда таких похорон не видел. Чтобы в деревню столько мундиров, столько орденов. Но Александр Дмитриевич, конечно, был того достоин. Ему – ему! – Мойка обязана гранитом, при нем Казанский собор был освящен. Его Александр послал к Наполеону. Я помню, он рассказывал, это тогда Бонапарт его спросил кратчайшую дорогу до Москвы.

      – И что ответил Балашов? – поинтересовался Дмитрий, который прекрасно знал эту историю, но любил слушать

22

Завтраком (фр.).