Три долі. Марко Вовчок

далеких крика, два-три далеких выстрела еще больше давали чувствовать эту тишину.

      Перед Марусею вид расстилался во все стороны широко и далеко. Каждый легчайший звук уловляло ее чуткое ушко: и самомалейший шорох трав, и шелест птичьих крылышек, и безустанно ее глаза обращались во все стороны и следили за каждою точкой.

      Во тьме летнего рассвета неясно видно было ее личико, ничем не выражала она своих мыслей, ни чувств, но вся фигурка ее на высоте косматого зеленого воза говорила о ее неусыпной бдительности, о ее томительной тревоге.

      Вдруг послышался топот многоконного отряда; справа показалась толпа верховых и неистово неслась прямо к Марусиному возу.

      Несколько диких, охрипших голосов издали закричали ей:

      – Стой! Стой! Она остановила воз.

      Мгновенно ее окружили, и грубые вопросы на чуждом ей наречии посыпались со всех сторон:

      – Куда?… Откуда?… Чья ты?…

      – Из хуторка, – отвечала Маруся. – Данила Чабана дочка. Везу сено в хутор Гоны, к пану Кнышу.

      Успокоенные всадники раздались немного, и сиплый голос сказал с досадою:

      – Ведь я же говорил вам, что фальшивая тревога, а вы полошитесь, как степная птица! Ну, где ж ваши польские шпионы?

      – Да ведь никакой беды не сталось оттого, что мы проскакали полверсты в сторону? – возразил на это другой голос, явно принадлежавший молодому, подвижному и беспечному человеку.

      – Когда в голове ветер ходит, так все не беда! – с неудовольствием проворчал первый.

      Остальное ворчанье заглушил свист взмахнутой нагайки и топот рванувшегося вперед коня.

      – Эк сердитый какой! – промолвил второй голос с легким смехом. – За мной, ребята. Воз захватите!

      Отряд двинулся, и под его прикрытием двинулся Марусин воз.

      Куда девочка ни обращала глаза, со всех сторон она видела около себя мрачные, зловещие фигуры, грубые, суровые лица; все ехали шагом и словно предавались отдохновению, погрузившись в свои мысли и думы и на время отбросив свои сторожкие наезднические приемы. На иных лицах выражалось уныние, на других забота, или неугомонная отвага, или усталое равнодушие ко всему на свете.

      Впереди гарцовали два офицера и, казалось, спорили.

      Не слыша их слов, Маруся угадала веселого молодого по его живой, подвижной осанке, по его быстрым, словно дразнящим, движеньям около недовольного тучного товарища, казавшегося тяжелым чугунным слитком, мучительно подавлявшим нетерпеливого, горячего коня. Стараясь не проронить ни одной фразы, которыми изредка перебрасывались между собою в отряде, Маруся старалась тоже угадать, о чем спорят впереди гарцующие начальники – не об ее ли возе! Или они забыли о нем? И что будет дальше? И как ее встретит пан Кныш? И доедет ли она до пана Кныша? И удастся ли добраться ему до Чигирина?…

      Тихо раскачиваясь и разваливаясь, подвигался воз. Последние ночные тени уже готовы были исчезнуть; предрассветная трезвая, проникающая свежесть уже чувствовалась; важные волы выступали теперь бодрее, муштрованные лошади, не изменяя привычного военного шага, жались ближе к возу