Три долі. Марко Вовчок

ни одной душе живой, как будто бы ты и не слыхала. Понимаешь?

      – Понимаю, тато! – отвечала Маруся.

      Отец не повторил наказу, и Маруся не давала никакого обещанья, но в непоколебимой верности девочки никто не усомнился.

      – Не надо тебе слушать наших речей, Маруся, – сказал Данило. – Поди, покличь мать из саду, скажи ей, что братья поснули.

      Маруся покорно пошла к двери, но в эту минуту вдруг послышался лошадиный топот; скакал как будто целый отряд конных, послышались разнотонные крики грубых голосов, и бледное, как смерть, лицо хозяйки показалось в дверях.

      – Скачут конные… отряд… – проговорила она. – Прямо к нашей хате… вот они…

      – Пропало все дело! – глухо воскликнул Данило.

      Сечевик уже был на ногах и держал в руках шапку. Козаки стояли молча. Суматохи не было ни малейшей, но видно было, что мысли страшно работали в каждой голове и что тысячи планов и намерений перевертывались у всякого в уме.

      Хозяйка затворила дверь со двора в сени и из сеней в хату и стояла, не сводя глаз с мужа, в ожиданьи приказанья и распоряженья.

      Около нее, так же бледна и в таком же смятении, стояла Маруся.

      – Вы спите! – проговорил Данило, обращаясь к козакам. – Ты работай, шей! – сказал он жене. – Я пошел к товарищу еще засветло… Козаки пришли волов поглядеть, торгуют у меня…

      – Есть выход из светлицы в степь, – обратился он к сечевику, – иди за мною!

      Все это было быстро сказано и вслед за сказанным исполнено быстрее, чем можно рассказать словами.

      В одно мгновение оба козака лежали на лавках, погруженные в завидный сон, подложив под головы люльки и шапки; свет играл на их лицах, нисколько не тревожа их крепкого сна, дыханье их было так мерно, что по нем можно было, как по часам, считать время; хозяйка сидела за работою, Маруся тоже, и обе прилежно погрузились в мудрости узорчатых рукавов.

      Данило с сечевиком быстро перешагнули темные сени, отворили и затворили за собою дверь светлицы.

      IV

      Между тем прискакавший отряд был уже у крыльца; храпенье лошадей, переговоры всадников отчетливо были слышны в хате; потом несколько человек спешилось, потом раздался наглый стук в двери и грубый голос закричал:

      – Эй, вы!.. отворяйте!

      Не успела хозяйка встать и спросить, кто там, как двери чуть не слетели с петель от повторенного стука и разбитое стекло со звоном посыпалось в хату вместе с вышибленною рамою. Жесткоусая, широкоскулая образина заглянула в окно, быстро, недоверчиво и подозрительно все обозрела и крикнула:

      – Чего не отворяешь?… Чего не отворяешь?…

      Хозяйка выпустила из рук работу, но еще стояла на одном месте в нерешимости.

      – Отворяй! – закричало вдруг несколько угрожающих голосов, и двери так задрожали под ударами, что вся хата содрогнулась.

      Хозяйка отворила дверь. Ватага иноземных солдат ворвалась в хату и с шумом и гамом кинулась шарить по всем углам.

      Хозяйка, собрав около себя маленьких детей, внезапно разбуженных, пораженных страхом