Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли. Светлана Владимировна Моторина

факты, что парень публично в социальных сетях отсчитывал пятьдесят шесть дней. То есть, он попал в игру группы смерти. Я списалась с его друзьями. Один из них через день после трагедии оставил надпись, что через двадцать четыре часа по просьбе мальчика он удаляет его страницу. То есть все знали. Все, кроме взрослых. Я начала отрабатывать эту тему. Увидела первые зачатки групп смерти. Но причин ухода мы так и не нашли. Когда мама наконец согласилась со мной встретиться, первое что она сказала: «У него все было. Я каждый день давала ему деньги». И я поняла, что кроме денег у парня не было ничего. Друзья говорили, что он был очень закрытый, ходил на сборища панков, рокеров, искал себе общество, но отношения не складывались. Он покупал дружбу, угощал сигаретами, алкоголем. Его принимали только потому, что у него были деньги. Думаю, он был очень одинок. Но это переживают многие подростки. Кто-то справляется, а кто-то вот так уходит в депрессию и потом уходит совсем. Пару месяцев вела я это расследование. Меня напугало то, что тогда еще все эти группы смерти были открыты, и весь этот суицидальный контент был открыт, и у них было дикое количество подписчиков, детей, которые это все лайкали, комментировали и делали репосты на свои стены. Невероятное количество, по несколько сотен тысяч подписчиков у каждой группы. У меня был нервный срыв. Я слишком близко это пережила, спроецировала на свое детство. Если бы в моем подростковом возрасте был такой контент, я была бы в числе первых, кто «выпилился». Я увидела глубину проблемы, самого этого явления – подростковый суицид.

      Позже я вошла в поисковый отряд, который занимается поисками, в том числе пропавших подростков. Там я познакомилась с директором инклюзивного центра, который еще не раз упомяну. Я увидела проблему еще острее. Подросток пропадает, а близкие не знают о нем ничего. Так много патриархальных семей, где никто ничего друг у друга не спрашивает. Никто не говорит по душам. Дети и родители дистанцированы. Мы когда выезжаем на поиски, нам важно знать все детали, были ли суицидальные настроения, проблемы. Практически всегда родственники говорят, что все было прекрасно. Начинаешь копать, выясняется, что все было совсем не прекрасно, что были депрессии или зависимости, и что это вообще не первый уход. Мы теряем драгоценное время на сбор портрета, а могли бы потратить это время на поиски. Это то же самое, почему родители часто стыдятся с ребенком к психологу идти, особенно в провинциях. Видимость благополучия кажется важнее.

      Я пытаюсь хоть как-то помочь выжившим. Когда мы находим подростка живым, я с ним разговариваю. Я не психолог, не могу оказать профессиональную помощь. Но я прошла через это, я знаю, как это, когда у тебя нет выбора и ты живешь в состоянии, что не к кому обратиться. Я могу это проговорить с подростком. Я часто слышу советы, что надо просто не грустить и спортом заниматься. Я вижу, что эти советчики искренне не понимают, что у подростка нет ресурса заниматься спортом или не грустить. Родители это не видят, не признают депрессию ребенка, часто боятся пойти с