За гранью тьмы. Ольга Аро

изменяют свое положение.

      В один краткий, неуловимый миг меняется все.

      Смотрю вперед, поверх темной макушки прижавшегося ко мне ребенка, мимо лежащего на земле тела, на спокойные воды озера. Почти на самой середине мелькает что-то бесформенное. Перевернутая надувная лодка. Понимаю это отчужденно, не задумываясь.

      Чужие руки ныряют под полы плаща. Обхватывает меня за талию, сжимает крепко-крепко, так, как это могут делать только дети.

      И мир оживает, сбрасывая ледяную корку.

      Слышу пение птиц, жужжание насекомых, плеск волн о поросший травой берег. Звуки вокруг объемные, проникают в уши не спрашивая позволения. Запрокидываю голову, смотрю в темно-синее небо. Вытянутая рука, держащая Косу, дрожит от напряжения.

      В груди становится тесно. Шумно выдыхаю, вдруг понимая, что дышу. Дышу так, как это делают люди.

      Девочка, будто ища утешения, трется щекой о мой живот, волосы елозят по черной ткани рубашки.

      И тут же что-то тянет внутри, там, где заходится запутавшееся сердце – там, где оно должно быть – выкручивает до боли, отзываясь на неожиданное прикосновение. Теряюсь совершенно, не понимая.

      Беспощадный вихрь буквально обрушивается сверху, сносит немилосердно, лишая почвы под ногами.

      В груди как провал зияет – черная пустота завывает ледяным ветром.

      Потому что я не знаю, как реагировать. Потому что никто и никогда не пытался обнять меня.

      Руки девочки сомкнуты на моей пояснице, голова упирается в живот, сминает струящуюся ткань рубашки. Обнимает изо всех сил, что-то шепчет тихо, слов не разобрать, да и разбери я их – не пойму.

      Она реальна.

      Дух мертвого ребенка совершенно реален. Я чувствую ее плоть, прикосновения и тепло. Она, испуганная, жмется ко мне, плачет, а черная рубашка намокает от ее слез. Пропитывается влагой, как будто все это происходит на самом деле.

      Коса в моей руке ходуном ходит. Ошарашенно поворачиваю голову, смотрю, как мелко трясется всегда сильная рука.

      Ребенок обнимает меня, а я просто стою, замерев, сосредоточившись на ощущениях, подчинивших мое тело.

      Лихорадит всего, тело ощущается тяжелым, непослушным. Невозможный холод пробирает насквозь, и игра солнца на лезвии кажется насмешкой.

      Девочка мертва, и нужно всего лишь завершающее движение, один взмах, расставляющий все точки.

      Но я медлю.

      Смотрю на черное, отполированное собственными прикосновениями древко Косы и медлю.

      Девочка шевелится, острый подбородок упирается мне в живот. Медленно отвожу взгляд от Косы. Смотрю вниз, на шелковистую макушку, на непослушные темные волосы и заметно вздрагиваю, когда ребенок, задрав голову, встречается со мной взглядом.

      Она не может видеть моих глаз, но я хорошо вижу ее.

      Карий цвет радужек почти слился с черными бездонными зрачками, тонкие веки подрагивают, густые ресницы влажные. Девочка с надеждой смотрит, глаза ее бегают из стороны в сторону, выискивают под белой маской что-то, что дало бы надежду. А пальцы сжимают сильнее,