Мамонт. Александр Михайлович Будников

чайком, и вскорости Сяит сообщил – спасибо, деньги получены, с нотариусом всё улажено. Вспомнив, что две дочки Сяита работают в престижном универмаге, попросил об услуге: не помогут ли его дочки одеть поприличнее мою жену – как говорится, из-под прилавка, и жена, конечно же, дочек отблагодарит. Пусть приезжает, был ответ.

      – А волков-та там, Сибире́-та, многа! – вещал тем временем Николай, покуривая с отцом и тестем. – Я ыднаво да-а-а смерти кнутом зыклястал! Житьё, вапше-т, ниплакоя была, ласятину в кашу клали. А мне всё блины мичтались. Приекыл – и сразу зы блины! Три дни баушка-та пякла! Гарячи! Бальшея! Ды сы смятанай-та! Сагнёшь яво пыпалам – будит двоя, да ищо пыпалам – будит четьвира, да ищо пыпалам – будит восимь раз, да как сунишь в рот – дависься, да глаташь!

      Жена, примчавшаяся с сессии раньше времени, вдруг заявила мне, что больше в институт не поедет: то один доцент липнет, то другой… Зовут вечерком к себе зачёты сдавать. А я что, троечница, что ли!? Или мёдом намазана? Она возмущённо плакала, лёжа на простыне с гербом безвестного ныне барона Юнгъ-Упортова. Я успокоил её фельдшерскими курсами, а утром, набив её сумочку деньгами, отправил на поезде к Сяитовым дочкам.

      К вечеру на лужайке перед отцовским домом, около кирпичей, и на лужайке у Николая высились штабеля лиственничного бруса. Он схвачен был прутками по девять штук и автокран снимал его с лесовоза на диво скоро. От брусьев далеко разносился приятный таёжный дух. Ожидание лесовоза утром, погрузка на него брусьев мостовым краном из вагона, да несколько рейсов к нам – всё это заняло много времени, и автокран простоял у наших домов почти весь день – хоть крановщик и работал быстро, но с долгими перерывами. Утром очнулся я с дикой мыслью: а не приснилось ли мне вчерашнее?! Но нет, штабеля чудесного бруса возвышались монументально над заборами.

      Мать уплыла на «Альбатросе» в Маклаковку проведать внука, Николай осваивал мусульманский домик, отец с тестем размечали траншею под фундамент. Старинный стол красного дерева, несмотря на его массивность, казался мне излишне тяжёлым. Я заварил побольше чаю и созвал в «пианинную» всё своё мужичьё. Отдохнули, курнули, чайку хлебнули, а потом я освободил стол от его фасонных ящиков,убрал с него на подоконник пепельницу и чай и, перевернув стол, жестом призвал Николая к действию. Присмотревшись, он крутнул львиную лапу красного дерева с медным колёсиком в когтях: ножка стола оказалась не цельная, лапа сидела на клею – а тот уж в пыль обратился. Поднатужившись, Николай вывернул все лапы. Перевернули стол, вытряхнули добычу на пол и разделили. В одной ножке оказалось аж тридцать шесть золотых швейцарских часов – красивых, исправных и с цепями, в трёх других были перстни с различнейшими камнями, броши, серьги, кулоны и монеты – сплошь пятнадцатирублёвые «империалы». То, что не делилось на четверых, по обычаю отдавалось мне. Ящик с кошелями стоял в углу, и мы снова воспользовались ими. Я принёс казеиновый клей, которым проклеивал холсты перед грунтовкой, и мы засадили львиные лапы на их места.