Евангелие от Афея. Александр Солин

уж, воистину: "Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам!"

      Его самосознание просыпается с первым капризом, первым смехом, первым страхом, первым словом. Всё, что вокруг него, имеет свое имя и связано с ним и между собой цветом, звуком, запахом, вкусом, тяжестью и доступностью, а то, что где-то прячется – например, избушка на курьих ножках, баба-яга, витязь, царевна-лягушка – будоражит воображение. Взрослые для него – идолы, и первый среди них – отец. Матвей растет нормальным, здоровым ребенком с наивным и пытливым взглядом. Может показаться, что он сверх меры впечатлителен, но то мера ленивая, обывательская. Его кожа отдает парным молоком, и всё прочее такое же свежее, незамутненное, непорочное – будь то сонная испарина или прозрачная слюна, мятные губы или жемчужная эмаль молочных зубов, звездная искра серых глаз или соломенный отлив блестящих волос. Неужели он был таким?

      Четырехлетний мальчик стоит посреди двора.

      К матери пришла подруга, и чтобы я не мешался под ногами, меня вытолкнули гулять. На мне валенки, двое штанов, перехваченная поясом шуба и похожая на шлем шапка. Воротник шубы поднят и обвязан шарфом. От обилия одежды мои движения скованы.

      Вокруг меня зимний вечер. Ноздри ломит от морозного воздуха, на концах воротника замерзает дыхание. Воздух пахнет первобытной свежестью. Мне не хочется гулять, и я, поворачиваясь на месте, разглядываю окрестности.

      Вот передо мной сарай, где живут несколько кур с петухом и большая свинья Чуша. Почерневшие доски сливаются с черной синевой неба на востоке. За сараем темнеет заснеженный пустырь, за пустырем маленькие деревянные дома теряются в черноте. Мне становится страшно смотреть в ту сторону, и я быстро поворачиваюсь туда, где угасает день.

      На темно-синее небо уже взошла белая, полная луна. Рядом с ней переливается перламутровая звезда. Опускаясь к горизонту, небо светлеет и заканчивается багровой полосой. Луна заливает снег серебристо-голубым светом. На ближнем ко мне сугробе вспыхивают искорки снежинок. До меня долетает только скрип снега под ногами, редкий лай собак, да далекие гудки паровозов.

      Я долго смотрю на луну, на высыпавшие звезды, потом обвожу взглядом темносиний купол неба, снежные просторы с молчаливыми строениями, желтый свет в окне нашего дома, багровые остатки дня. Ощущение беззащитности перед чем-то огромным, таинственным и непонятным зарождается внутри меня. Внезапно мне становится страшно, и я бросаюсь в дом.

      Синяя темнота преследует меня по пятам.

      "Хоронят, хоронят!" – кричит кто-то из нас, и мы бежим к окнам. Наш детский сад расположен по пути на кладбище, и дорога со станции упирается прямо в наши окна. Мы расплющиваем носы и, затаив дыхание, глядим туда, откуда на нас надвигается похоронная процессия. Вот стали слышны звуки оркестра, вот уже можно различить фигуры людей. Процессия небольшая и без грузовой машины. Мы пытаемся угадать, кого сегодня хоронят. Проходит минут десять и, наконец, видны люди, несущие на белых полотенцах красный гроб. "Бабушку или