Кон-Тики. Михаил Борисович Зуев

день все самое новое. Новейшее. Новые отравления, новые инфаркты, новые суициды. Будет лето – прибавятся утопления.

      – Все клоуничаешь.

      – Не без этого. Гураму скоро на пенсию.

      – Кто вместо?

      – Вольфсон, знамо дело.

      – Молодым везде у нас дорога, знамо дело… А почему не ты?

      – У меня для завотделением еще молоко на губах не обсохло.

      – Стеш, а ты уверен, что молоко? – и ржет тихо в подушку, отвернувшись, угловатые лопатки ходят вверх-вниз под тонким шелком халатика.

      Ты не тощая. Ты длинная. Длиннее меня на семнадцать сэмэ. И охальница, каких мало. А я рядом с тобой летаю. Ты знаешь.

      – А меня на доску почета повесили!

      – Чё, прям взяли и повесили?

      – Ага. За успехи в труде и примерное поведение! Да-да-да! И надпись написали…

      – У попа была собака?..

      – Не-е-е. Бухгалтер Юлия Львовна Чаплина! Без инициалов! Полностью!

      – Юлия… Львовна… Чаплина… Цапля, старое погоняло отменяется! Теперь будешь – ю-эль-ча… – Юльчатай!

      – Мне «Цапля» больше нравилось. А ты… Эх ты, Стёпа-недотёпа.

      – Ладно, не дуйся.

      – А я и не дуюсь. Что на дурачков обижаться… В окно посмотри.

      – Смотрю. Темнеющее небо, снеговые тучи. Шпиль «Останкина». И?

      – Стеш, а вдруг там, над шпилем, Данилов снова на туче летает?

      – Точно, Цапелька. А внизу Наташа2 в троллейбус садится. Думаешь?

      – Не думаю. Знаю, Стеша. Я их чувствую.

      – А я – тебя.

      Всё рано или поздно кончается. Холодной изморозью ощетинившейся ночью с воскресенья на понедельник я вбежал в метро почти перед закрытием. Главное, чтобы впустили, выпустят потом в любом случае. Подземный спрут готовился к ночной жизни, доступной взорам лишь избранных. В тоннеле на кольцевой зажглись яркие, до костей пробивающие прожектора. Ночь стала днем. Все относительно. Абсолютен лишь я: опять бездомный. Я, бездомный, едущий вроде бы домой, – туда, где для меня давно дома нет.

      ***

      Ассистировал Вольфсону. Непонятно отчего, дело сразу задалось. Разрезы ложились ровно, кровило мало, в ране – полный порядок. Вольфсон не хамил, шелк с кетгутом не рвались. Всегда серьезный и немногословный, Аркадий на этот раз не был суров; периодически что-то напевал себе под нос. Замогильным голосом травил анекдоты, заставлявшие юный румянец операционной сестрички Наденьки рдеть даже под маской. Через полтора часа – как-то мы по-стахановски уложились – кивнул:

      – Закругляйся, Стёп-Ваныч. «Шейте, доктор, мгновенно кожу». Вывози, сдавай. Я тебя в ординаторской подожду.

      В ординаторской – конец дневной смены: гай-гуй, дневные не ушли, ночные только заступают, впереди обход. Аркадий пошушукался с Гурамом Вахтанговичем, махнул мне – пойдем.

      – Гурам нас отпустил с обхода. Свободны. Нехрен нам там делать. Мы с тобой сегодня долг родине отвесили сполна. Обрыдли уже эти походы-переходы-расшаркивания по вечерам. Переливания из пустого в порожнее. Вер-р-ра! – проходившая мимо старшая сестра отделения обернулась. – Верунчик! Дай ключ от «хозяйской». Нам со Стёпой посекретничать надо.

      В «хозяйской»

2

Данилов и Наташа – герои культового романа Владимира Орлова «Альтист Данилов».