Пять ступенек к воскресению. Анна-Нина Коваленко

работала, то есть позировала в классе. Девушка, повязанная косынкой как комсомолка какого-нибудь двадцать пятого-шестого-седьмого года, из-под косынки – серые, коротко и ровно постриженные кудряшки – делала «подмалёвку» на холсте большущей кистью и, почему-то, густо-зелёной краской.

      Учитель молча сидел в углу на стуле, ел что-то, откусывая и заглатывая, минуя процесс пережёвывания, потом кладя-ставя «это» на пол, на постеленный кусок бумаги, чтобы запить кофе из бумажного же стаканчика. Обычная сцена для этой нашей Художественной Лиги. Да, пожалуй, и для всего Нью-Йорка. Рядом очкастая дева библиотечного вида, повернувшись лицом к публике, чихала по-псиному: «Ав, ав, ав!» – разбрызгивая слюну. Подумалось: тут нужен «Манюал» (Manual), руководство-пособие: как чихать, то есть прикрывая нос, рот и пр. рукой; как есть и обходиться без облизывания пальцев… Аппендикс: как пользоваться кисточками, вообще их назначение; немножко о холсте, о цвете, о тенях и т.д. и т.д.

      Путь домой (Что есть живое?) Наконец-то пришёл – скрипучий, грязный, поздний поезд-трэйн. Пришёл и взял на борт. Поезд… Впрочем, всё равно какой.

      Приходилось ли вам видеть городской полёт пластикового мешка? Мне – о да, приходилось. Мне приходилось быть свидетелем того, как разорванное, продырявленное чумазое существо неорганического происхождения, появившись откуда-то из-за угла, из-за поворота, а то ещё вдруг взмыв с заплёванного асфальта, летело рывками по улице; парило над трассой со снующими автомобилями; мчалось вдоль стен домов, заглядывая в минуемые окна; внезапно приземлялось у ног прохожего, ставя его – столь же внезапно – перед выбором: №1 – обойти машинально, по выработанному рефлексу самосохранения; №2 – споткнуться, автоматически безумно-бездумно выругавшись: «Shit», «F…k», и потом злобно и так же автоматически обернуться на прощание; или ещё, №3 – подцепить приземлившийся объект и волочить за собой на одной ноге, уныло между тем обгладывая с кочана остывшую кукурузу…

      Итак, дорога домой. Трэйн… Впрочем, всё равно какой. И даже всё равно куда. Тот, который, наконец, пришёл. В нем люди-пассажиры – мертвецы. Что с того, что шевелятся, выходят каждый на своей остановке, наступая при этом мне на ноги и желая – не мне, а друг другу – доброй ночи (доброго дня). Кто-то кому-то обещал позвонить и вряд ли позвонит. В углу китаянка либо кореянка, либо ещё какая раскрепощённая женщина Востока зевает не прикрывая рта, видны металлические коронки. Но ведь глаза её закрыты, и таким образом, никто её не видит… А вот мужчина с подрисованными бровями – сухой как жук. Вдруг вижу: по полу движется пушинка. Как движется! Красиво, весело, беззаботно. Она кажется единственно живой, одушевлённой среди них… «Соmе on, соmе оn, Ветсу, be сагеfull tonight!» – «Пошла, пошла Бэтси, будь осторожна этой ночью!»

      Но поздно. Исчезла в пасти металлических коронок. Аминь.

      Выйдя из поезда и шествуя по загаженному туннелю к выходу, продолжаю думать-вспоминать: «Значит, любой кусок материи бывает послушен (как и бывает непослушен) духам движения…»

      И: «…А если так движется, не значит ли, что живёт?»

      ***

      – Алё,