Пять ступенек к воскресению. Анна-Нина Коваленко

с чайную ложечку, и я прихватила с собой ещё один, до пары), может быть, только двести сорок четыре…

      ________________

      *С вами все в порядке?

      – Да Вы что, издеваетесь? Об этом же говорили учёные люди, учёные, и…

      – Богатые?

      – Вы что, ТиВи не смотрите? Есть ли у Вас ТиВи?

      – Вообще-то… Чёрно-белый. (С помойки.)

      – Чёрно-белый? Ничего не понимаю! И потом… (Взглянув на меня, в изумлении) как это Вам удаётся: есть хлебно-сладкое, много («Мно-ого?») и оставаться худой… Стройной. Почему?

      – Может быть, потому, что я вкушаю тело Господа нашего Исуса Христа, а Вы – двести сорок пять калорий.

      – Вы что, смеётесь? О чём Вы тут говорите? Ничего не понимаю. Гуд-бай.

      Гляжу ей вслед. А я ещё хотела поделиться с ней вареньем. Подумалось невольно и о том, как было бы неплохо самим выращивать хлеб и всё самое необходимое для жизни.

      Бабушкин рассказ о нечаянном каравае.

      …Лёня, сын, как ему исполнилось семнадцать, ушёл добровольцем в Сталинград.

      Всё отсылали на фронт, а сами голодали – так голодали! – хоть и деревня… Подкреплялись похлёбками из лебеды, крапивы летом, из очисток – зимой. И вот, весной это было, в одно воскресенье, сняла утром с божницы икону Божьей Матери, помолилась как следует за солдат воюющих за Отчизну, а в глазах – образ каравая; завернула в узелок, да и пошла с этой иконой в город, менять её на хлеб на базаре, если, конечно, найдётся кто желающий… Вышла за деревню. Мучил навязчивый образ каравая. Остановилась перевести дух. Помолилась. Двинулась дальше. Миновала кладбище. Начиналось ржаное поле, зелёные росточки. А у дороги, у самой-самой дороги, увидела: белел узелок. Подняла его. Развернула: хлеб! КАРАВАЙ! Вернулась домой, икону на место поставила, стала собирать на стол, звать всех ближних к караваю.

      …А Лёня так и не вернулся.

      …Справа через столик группа живописцев-«одноклассников», этакий Unisex Salon*, беседуют о чём-то, показывая на меня пальцем, может быть, говорят о том, что я похожа на Ив Мари Сейнт (так здесь считают, нужно бы посмотреть фильм с ней), а может быть, о том что я «русская»; при этом один из выступающих, пожилой грузный мужчина в синей рубашке, одновременно говорит, жуёт и сморкается в бумажную салфетку, роняя обильно на стол изо рта крошки…

      Ещё один перерыв, короткий. Розанжела, хорошенькая брюнетка из Бразилии с замечательно густыми и мохнатыми бровями, сообщила в туалете, смачивая между тем и поправляя перед зеркалом брови-заросли, что она с её новым бойфрендом** намерена(-ы) съездить за город в четверг; он пригласил её в какой-то мексиканский ресторан; и просила она меня подменить её в late afternoon, то есть в послеобеденном скетч-классе. Все это Розанжела изложила не отрывая глаз от зеркала… И я взяла её часы, то есть согласилась подменить: ведь мне нужны exra-monеу, всегда нужны, платить проклятый растущий рент (аренду), всегда немножко «экстра» денег для выживания. Разговаривая, отвечая Розанжеле, приходилось смотреть тоже в зеркало, тусклое заляпанное туалетное зеркало, и невольно подражать её жестам. Перерыв кончился. Пришла в класс. Села на стул в позу… Вдруг одна