Пять ступенек к воскресению. Анна-Нина Коваленко

она напишить. (Пересчитывает деньги, отквасив нижнюю губу.) А чиво ты худая такая? А? Модель, говоришь? Для чиво, для старух? Такая-я… старая! (Значит, не выгляжу на четырнадцать. Ну что ж, я так, примерно, и думала.) Страшная! (И не во вкусе экстрасенсов с Тибета.) Дак я таки-их девочик видала, приходили тута: молодинькии, сиськи – во! Попки – во! (Жест вперёд, жест назад.) Усё на мести, в модели хочуть, а ни бируть! Говорять, с кем-та там спать нады, а ты-ы… «Модель»! Ну нада жи што придумала. Ну ты даёшь! С мужиком ет-тим… Совсем уш… Я сенситиф, с инопланетянами общаюсь. Хочишь, кухню тибе мою покажу? А то ты всё: мужики, мужики… Вон за ето я заплатила три тысичи. Ты вот что, милок! Слушай! Зачни-ка мочу пить по утрянки, – и будишь как я: здаровинькая да харошинькая..

      ____________________

      *SSI – пособие по нетрудоспособности

      И тут я её узнала. Это потому узнала не сразу, что ведь тогда, когда-то, она была почти худая, почти как я…

      – До свиданья, Анжелика.

      МАЙЯ: Раскрывали свои золотые головки одуванчики, радуясь восходящему солнышку… По тропинке шли навстречу друг другу две женщины: одна худая, другая почти худая. Первая, то есть названная первой, шла за хлебом от Клинской улицы к Ховринскому проезду. (Так ей казалось.) Вторая, после регулярной дозы мочи на завтрак, жадно впитывала синенькими пуговичками красоту и мудрость тибета, то есть: Тибета.

      Паром назад (как мне кажется). Сижу внизу. Напротив явно мать и сын, она лет семидесяти, он – тридцати так пяти, дружно, в унисон пожирают жареный картофель из пакетика и дружно, в унисон обсасывают пальцы. Бывают же счастливые, дружные семьи… Шарю по карманам: нет, на картошку нехватит. Можно вздремнуть: увидеть, вспомнить мамино лицо, как на юношеской – девичьей фотографии. Странно, что это красивое нежное лицо с дугами бровей и мраморным лбом теперь уже не существует на свете… Скрип, скрежет. Паром прибывает в Манхаттен.

      Прибыл.

      Дома. Одна. Совсем одна.

      Ем жидкий суп, боясь стукнуть ложкой. За дверью шумное общение соседей по площадке.

      «…See you again!» «Good night!»*

      Теперь можно… Звучно дохлёбываю остывшую жижу.

      Инвентаризация. Южинский переулок… Комнатка была половиной, хоть и имела выход в коридор коммуналки. За стеной-перегородкой была точно такая же половина со своим выходом в коридор, и в ней жили (верней, обитали) свёкор со своей женой, мачехой мужа… Здесь умещались: шифоньер, стоящий поперёк, открывающийся на себя и создающий эффект мини-прихожей, из которой, через щель между стеной и шифоньером, можно было проникнуть в спальню; в спальне той стояла тахта у северной стенки изголовьем к обратной стене шифоньера, и стол, то есть столик, за которым сидели на тахте противоположно изголовью. И ещё окно. Окно выходило на улицу и на запад.

      Когда Лёша возвращался пьяным – а пьяным он возвращался всегда – и плюхался на тахту, я укладывалась на полу, между шифоньером, тахтой и стеной. Но нужно было прижиматься к южной стене, потому что он во сне, вернее, в бреду, падал с тахты и мог придавить.

      Если же муж укладывался на полу, между тахтой и стеной, то мне,