Вика. Алексей Алексеевич Домахин

снова начать:

      – Это я убил их, это моя вина, – громко промямлил Андрей, коверкая голос Ильи.

      – Эти времена прошли, – хрипло ответил Фикус. – Дело не в этом. Я люблю вас троих. Просто… – он замялся. Дрожащей рукой достал сигарету и прикурил.

      – Пойми, когда они погибли, я потерял всякий смысл жить. Но где-то очень глубоко, в самом мерзком и грязном углу сознания, возникло ощущение свободы. Это чувство разрывало меня на части. Я возненавидел себя. Хотел умереть. Потом оно ушло, растворилось на дне бутылки, и я встретил нового врага – зависимость от этого пойла.

      Фикус сделал глоток и поморщившись, продолжил:

      – Я пил ради процесса. Мне нравилось бухать до остервенения, ни о чем не думая. Просто глотать и глотать, пока не начнешь жалеть себя, ползать по комнате, ныть и орать, биться в истерике до полной отключки.

      – Мне нравилось, залившись, пускать слюни и вспоминать Тери, ее глаза и руки, лицо Вани. Я раскладывал их фотографии, ложился рядом и дрожал, как щенок под дождем, продолжая исправно вливать очередную порцию себе в глотку. Но я оплакивал не их, а себя!

      Он глубоко вдохнул – затягиваясь.

      Красные угольки шустро съедали папиросную бумагу, напоминая рой крохотной саранчи.

      – Почувствовав свободу, я захотел себя уничтожить. Благодаря вам этого не случилось. Все что было после – лишь жалкие попытки. Я знал, что не смогу, и останавливался в самый нужный момент. Теперь единственное, что может убить меня – это алкоголь. Но я не хочу подыхать, захлебнувшись содержимым собственного желудка. Я хочу уехать, и дело здесь не в отце Тери. Не хочу больше плакаться тебе в плечо, Андрей. Не хочу быть червем, поедающим собственное дерьмо. Я сыт им по горло.

      – Тебе надо лечиться.

      – Знаю, но в нашем с Тери доме, в этом городе, я не смогу. Больше туда не вернусь.

      – Точно? – Андрей внимательно изучил глаза Ильи и не понял ничего. В них не было уверенности. Стальной, несгибаемой волей и не пахло. Правда, он почувствовал облегчение, словно его тянули вниз, во мрак и отпустили в последний момент, разрешая вынырнуть и глотнуть воздуха.

      – Уезжаю завтра утром. Я на машине, все вещи в багажнике.

      – Спать будешь в зале на диване.

      – Хорошо.

      Они замолчали. Вдалеке послышался глухой лай собаки.

      12

      Она дрожала и вертелась во сне. Сбросив одеяло, все равно ощущала духоту. «Это ведь тот самый день», – подумала Вера, наблюдая за собой со стороны. Картинка была четкая и яркая.

      Август выдался жарким, очень жарким. Сухой воздух замер. Листья на деревьях казались нарисованными в своей неподвижности. Было шесть вечера, солнце тускнело, приближаясь к горизонту.

      Она стояла на лужайке перед домом, уперев лоб в ствол вишни и, закрыв глаза, громко считала до ста.

      – Девяносто восемь, девяносто девять, сто. Я иду искать, – выкрикнула Вера, разворачиваясь. В глазах плавали яркие точки. Моргнув несколько раз, она завертела головой, выбирая, откуда лучше начать.

      Мест было не так много.

      Большой куст, название которого