Земля пела свои песни. Анастасия Александровна Бауэр

меня в том капкане. Теперь нашла водку. – Хромцов встал, пряча улыбку, говоря да ее аккуратному носику и да ее острым худым коленкам. – Умница. Я знал, что ты справишься. Дитя практичное и отважное.

      Полину поразили две вещи одновременно. Первое – его голос, после сна приобретший совершенно необычную звучность – богатую бархатистостью, глубокую, низкую. И второе – Дима считал ее подростком и потому старался держать себя отстраненно, дабы к его основным страданиям дополнительно не примешивались мучительные терзания совести. От этого сочетания она вдруг ощутила странные мурашки вдоль спины.

      – Ты потом забинтуешь? – спросил он, заканчивая распечатывать бутылку.

      – Забинтуешь? – тупо повторила она.

      – Я имею в виду бинт и мою руку, – сухо сказал он.

      – О… да, я не возражаю, – выйдя из задумчивости, торопливо заверила она. У Полины сложилось впечатление, что Дима ждал ее здесь в надежде спокойно насладиться алкоголем. Согласно непоколебимой мужской логике, для него весь смысл был не в девушке, вернее не только в девушке, больше в том, чтобы одним махом опрокинуть содержимое из отпотевшей бутылки, до этого почивавшей в морозной кладовке. И если бы она сказала, что у нее слишком слабый желудок для обработки всяких ран, он скоро бы повернулся и ушел, чем стал бы ее уговаривать, оттягивая себе это удовольствие.

      Прямо за дверью, в паре метров от раскладного столика, рядом с которым они стояли, раздался чей-то смех, затем удаляющаяся болтовня и Полина непроизвольно повернулась, выхватив взглядом в круге света кровь, еще сочившуюся из раны. И неожиданно мысль о том, что Дима уйдет и ничего не оставит в памяти об этом дне кроме пережитой боли и унижений, показалась Полине совершенно немыслимой.

      – Сколько боли они тебе причинили… Выздоровеешь. Обязательно выздоровеешь. Еще позовешь сыграть в волейбол. Выжмем из мячика что можно… Неприлично громкое поведение отдельных обитателей пляжа вызвало небольшую краску стыда у нее на щеках, и когда Полина снова повернулась к нему, то увидела, что он внимательно изучает ее – руки в карманах, полный невозмутимости; уже поднял рубашку, готовый зажать ее зубами, такими же белыми.

      – А ты не слишком маленькая чтобы гулять со мной? Бедный папаша, – подразнил Хромцов, имея в виду неведомого отца Полины. Едва заметным наклоном головы указал на стол, где стояла бутылка. – Хватит этой ерунды. Просто плесни.

      В ее семье считалось хорошим тоном слушаться старших. И она послушалась. Обхватила бутылку за длинную шею, приподняла над раскрытой раной, скользнула по плечу жидкостью. Легонько пробежалась пальчиками по мгновенно вздувшимся на плече мускулам, в качестве поддержки погладила сжатые в кулак пальцы, на котором от напряжения проступили вены. Когда же она перестала лить, ей показалось, что Дима сейчас снова упадет, что их встреча должна была произойти в иных обстоятельствах, без дикости и против воли почувствовала себя ужасно виноватой. Полина хотела было придумать какую-нибудь шуточку, отвлекающий от шока маневр, но фантазировать не