Седьмое небо. Игорь Алексеевич Травкин

побуждения и цели, что они не нуждались в этих кратких описаниях потусторонних измерений, замысловатых научно-теоретических определениях и тому подобной шелухе: Шурики изначально и по определению дорожили Костей и Настей, и это – аксиома, так ли уж важно тогда, кто из них и куда проваливался по горькой прихоти своей природы, ведь Вера есть не знание, но доверие… ДОВЕРИЕ. То доверие, которое стоит над добром и злом, над логикой и выгодой, над здравым смыслом и моралью, доверие, какое возможно только при условии искренней, безоговорочной, чистой Любви. (В принципе, именно об этом вещал Летун Шурикам давеча.)

      Они играли ещё много песен, ведь как говорил Людвик ван – «Музыка – это откровение более высокое, чем мудрость и философия», – болтали и спорили, пока дверь Настиной квартиры не отворилась, тихонько скрипнув, и на лестницу не вышел Иван Альбертович в кухонной перчатке и переднике.

      – Хватит вам, Бременские музыканты, дрынчать уже, дайте люду отдохнуть! Пошли, я вам креветок сварил, пощелкаете, – махнул он им и снова исчез в квартире.

      – Сейчас идём, пап, спасибо! – отозвалась Настя и сыграла напоследок «Мурку»; все улыбнулись и начали сворачиваться.

      Тихонько, как умеет только молодёжь, когда в доме есть родители, друзья прошли на кухню, затуманенную креветочным духом, Иван Альбертович заканчивал накрывать на стол. Этот небритый мужчина бальзаковского возраста (кто сказал, что только женщины бывают этого самого возраста?!) в тренировочных штанах и несвежей майке смотрел, после расставания со своей женой, – которая, как известно, была тайным агентом КГБ, – на мир, окружающий его, довольно холодно, Иван Альбертович опустился на то самое пресловутое дно, на которое многие опускаются после большого горя или утраты близкого человека, любимого и возведённого в статус Надежды и Опоры по жизни, и даже неважно, что немалую часть в этом не пережитом занимала именно обида, горькая обида на предательство, неважно… в конце концов Иван Альбертович отказался от всего ради Насти, в которой только и видел теперь непонятный этот, никем и никогда не виданный, смысл жизни, правда Настя взрослела с каждым годом, становилась совсем взрослой, всё меньше нуждаясь в опеке отца, что увлекало его всё ниже и ниже, он уже почти совсем не следил за собой, да и за изменяющимся вокруг ежесекундно пространством, он тоже мало наблюдал, замкнувшись где-то в себе, единственно, что волновало его в последнее время всерьёз, – как настоящего коммуниста и комсомольца, всецело некогда зависящего от общественного мнения, впитавшего эту зависимость и мнение в кожу, – так это то, что дочь его до сих пор оставалась незамужней, это буквально свербело в нём и в последнее время даже вводило в панику! но он никогда не заговаривал об этом с Анастасией, не находя в себе силы начать этот разговор; будучи некогда весьма обеспеченным и успешным человеком, теперь Иван Альбертович походил на простого дядьку, разгружающего фуры за пятнадцать тысяч в месяц, на самом деле же Иван Альбертович работал переводчиком в Эрмитаже, но и там он не