Холодная песня прилива. Элизабет Хейнс

я отнесла в прачечную и сунула в машину, предоставив дело технике, а сама пошла принять горячий душ. Шланг хорошо послужил мне. Летом ничего лучшего и не пожелаешь, но стало холодать, и пришла пора заняться ванной. Скоро по вечерам будет темно, на верхнюю палубу вообще не высунешься.

      Душ взбодрил меня, и, вернувшись внутрь, я решила заново приготовить кофе. После кофе наведалась к стиральной машине и переправила вещи в сушилку. С парковки меня окликнул стоявший на стремянке Кэмерон:

      – Как ты?

      – Вроде ничего, – ответила я. – Чинишь фонари?

      – Ага. Кабель за что-то зацепился.

      – Вот как?

      Кэмерон спустился с лестницы и показал мне обрывок кабеля, который пришлось заменить. Как будто и вправду обмотался вокруг чего-то, весь перекрученный.

      – Выходит, и записи с камер наблюдения нет? – угадала я.

      Кэм покачал головой:

      – С камерой все в порядке, от нее провод идет прямо в офис. Только свет вырубился, все остальное цело. Без света, само собой, на записи мало что разглядишь, но они вроде бы хотят попробовать.

      Полицейские машины еще стояли на парковке – две штуки, но их пассажиры куда-то отлучились. На «Сувенире» и еще на двух-трех баржах зажегся свет. Солнце спряталось, ветер слегка усилился, из-за туч казалось, будто уже темно и скоро вечер.

      Деревянные панели в каюте уже просохли, и я решила: если красить, так почему бы не сейчас? Я пошла в дальний конец коридора, откинула крышку люка. В трюме было темно и холодно. Куда-то подевался фонарь, который я обычно держала наготове у самого входа. С минуту я шарила в поисках, потом сообразила, что он так и остался на крыше каюты, где я уронила его ночью.

      Я включила свет наверху, и его отблеска хватило, чтобы разыскать в пещере трюма банку с грунтовкой и кисточки в пластиковом пакете. Свет с палубы бил прямо в нос трюма, выделяя коробку в углу: МЕЛОЧИ ДЛЯ КУХНИ. В ту сторону я старалась не смотреть. Если не обращать внимания, глядишь, и вовсе забуду про нее. Однако стоило мне сгрузить краску на поднос и приняться за работу, как упорная мысль угнездилась в мозгу.

      Надо избавиться от него. Избавиться от этого свертка. Дилану сто лет назад следовало его забрать. Недель пять-шесть, говорил он, максимум пару месяцев. Пять месяцев – право, уж чересчур. Здесь сверток оставлять нельзя. Если полицейские вздумают провести обыск по всем правилам, эту хрень найдут – и я окажусь по уши в дерьме. Я работала со страшной скоростью, огромными мазками швыряла краску на деревянную панель. Что-то пропускала, не прокрасив, а местами проходилась лишний раз.

      В первую ночь на борту я лежала без сна в салоне – салон был тогда единственным годным для обитания местом – и перебирала все потайные уголки, все варианты. Требовалось супернадежное место, и притом рядом, чтобы я могла в любой момент проверить, все ли в порядке, убедиться, что никто не залез. Сухое местечко подальше от глаз, а то невзначай кто-нибудь наткнется. И я выбрала нос, самый