Княжеский отпуск. Книга первая.. Федор Лопатин

десять минут прилежной работы, Никифор ещё медленнее стал укладывать остальные клинки в первый мешок; второй был надет после, с обратной стороны незакрытой части сабель. Крепко перевязал всё это верёвкой по всей длине, и унёс двухаршинный свёрток из комнаты.

      Граф снова налил себе полный бокал и поставил пустую бутылку возле кресла.

      – Эх, надо было его за вином послать, – первое, что сказал он за долгие десять минут молчания, но было заметно, что он остыл к теме, прерванной приходом Никифора.

      Князь смотрел на покрасневшее грустное лицо боевого генерала, и не мог понять, с чем связана такая странная перемена настроения у этого храброго человека, который только что размахивал саблей, рубил врагов налево и направо, а теперь превратился в другого, будто ловко подменённого кем-то, человека.

      Молчание, казалось, растянулось на долгие часы. Граф по-прежнему сидел, как в воду опущенный. Князь, устав от гаданий о настроении Борис Борисыча, смотрел то на персидский ковёр, с едва заметными следами от висевших только что здесь сабель; то на полированный паркет, где отражался дрожавший свет десятисвечевой люстры, освещавшей лишь центр комнаты.

      В дверь постучали.

      – Входи! – крикнул граф.

      Вошла пожилая, но хорошо сохранившаяся женщина, с ясными живыми глазами, с длинными седыми волосами, но не с той долголетней ровной устоявшейся сединой, как у обычных стариков, а, будто, недавно начавшейся: многие волосы оставались нетронуты тем серебром, которое даётся судьбой, словно, в оплату за правильно прожитую жизнь.

      – Чего звал, батюшка?

      – Садись, Матрёна Тимофеевна. Вот хочу, чтобы ты рассказала нам с князем что-нибудь новенькое.

      – Так я ж два дня тому как рассказывала! Да так долго, что ты, батюшка, не дослушал – уснул на самой средине, – удивилась она несколько деланно, будто подзадоривая графа упросить её получше.

      – Жара проклятая – всё тело тогда вымотала, вот я и задремал, – ответил он.

      – Ну да, ну да, – быстро закивала она, видимо, не желая продолжать разговор о погодных условиях.

      И в этом она оказалась права: чем меньше граф думал о погоде, тем легче она переносилась. Таким способом «не задумываться» он пользовался всю жизнь, поэтому её тяготы становились менее заметны.

      Снова наступило короткое молчание – все, словно, собирались с силами: господа – слушать, а Матрёна – рассказывать.

      – Ну, воля твоя, – сказала, наконец, она, расправляя складки простого платья и садясь на стул в дальнем тёмном углу, так что её не было видно, зато хорошо слышался её голос в тихое вечернее время.

      Будто притянутые невидимыми нитями, двое мужчин смотрели в сторону старухи и внимали каждому слову, произносимому из потаённого угла.

      И вот, первые слова «Давным-давно…», уловимые ухом, были той самой слабой нитью, которая была способна потянуть за собой всю цепь старинной легенды.

      Давным-давно, ещё во времена матушки Екатерины Алексеевны, в одном лесу появился старик – его изгнали