От полудня до полуночи. Эрих Мария Ремарк

тяжело дыша, мы строимся на лугу. Нас хвалят за старание и рвение и порицают за необузданность. Солдат должен сохранять спокойствие.

      Потом нас снова отправили на тракт.

      – Посмотри, во что превратился мой костюм, – жалуется один.

      – А мои ботинки!

      – У меня обувь полна воды, – отзывается третий и пытается вылить влагу из своих ботинок.

      – У меня все болит.

      – У меня тоже. Но все равно было здорово.

      – Да, замечательно!

      С этим согласны все.

      – Давайте споем!

      – Да, да, про птичек в лесу!

      Когда мы двинулись назад, уже стемнело. Высоко в небе серебряные островки света бредут своим путем в бесконечную космическую даль. Луна награждает темные облака серебристыми кантами и поверх сонно шумящих лесов льет струи света на далекие высоты, окутанные бесконечно нежной серебристой дымкой. Издалека доносится пение возвращающихся солдат:

      Птички в лесу

      Так дивно поют:

      На родине, на родине

      Мы встретимся опять!

      1916

      Час освобождения [3]

      Сирень пахла так сильно! Лунный свет озарял стены таким тоскливым серебристым светом! И опять она думала о нем. Где-то далеко в поле его поглотила рычащая битва, где-то его похоронили год тому назад… Тогда она как раз пошла в сад в его любимом белом платье, она хотела нарезать свежих роз, чтобы положить к его портрету; и тут услышала эту новость. Не в силах совладать с безымянной болью, она молча и без слез срезала вместо роз темный плющ и отнесла к его фотографии. Потому что он умер…

      Ночной ветер овевал ее ароматом сирени. Несколько лепестков упали на черное платье.

      – Умереть, – произнесла она потерянно, – умереть. – И крупные слезы невольно потекли из глаз.

      Она пыталась думать о нем и с болью чувствовала, что его лицо с каждым днем все больше блекнет и отдаляется, жизнь лишена смысла – и потому тосклива. Резкая боль пронзила душу, когда она поняла это. Она опустила голову на щербатый каменный стол и стала сбивчиво говорить о любви и тоске. Она звала назад ушедшие дни, когда их души сливались в одну, когда они вместе бродили по полям, над которыми кружились жаворонки; по нивам, пламеневшим маками; по лесам, где было полно кустов ветреницы, а перед маленьким домиком, утопавшим в зелени, он рассуждал об их счастливом будущем.

      – О ты, синяя летняя ночь, – произнесла она, – почему ты вызываешь во мне такую тоску? Неужели я никогда не найду покоя?..

      Она резко обернулась. Ей показалось, будто кто-то шепчет за спиной.

      – Это ночь, – сказала она. – Ночь. Ночь живет… своей собственной жизнью… Природа не мертва… все живет – камни, звезды, тишина…

      Она испуганно умолкла. Откуда эти слова, которые, забывшись, она произнесла так громко?

      Потом в ее памяти всплыл тот далекий вечер, когда они допоздна сидели вдвоем и говорили о Тристане и Изольде. Именно тогда он произнес эти слова о людях и матери-природе, говорил,

3

© Перевод. Е. Зись, 2011.