У Цзын-Цзын. Китайский Бестиарий. Ульяна Ольховская

комплименты, косясь на шоссе. Наконец женщина в белой шубке и заснеженных рыжих прядях вытянула руку и, шагнув в снег, замахала такси. Ее спутник, сбивая ладонью ворот пальто, второпях подал руку кожистому азиату и прыгнул следом.

      Такси уехало.

      Вэй Чжун уверенно озирался.

      – Посигнальте. – Распорядился Драконов.

      Сергей Вэй-чжун откинул голову назад и поднял ладонь. Заторопился к машине. Потянул ручку дверцы. Всел.

      – Тепло-о! – Неподдельное счастье китайца. – В гостях хорошо, а дома великолепно!

      Драконов покосился на него: пьян. Несло виски. Дома! Ты знал бы, друг мой, свое место.

      – Пополнили багаж?

      Драконов чуть не сказал: «Рассказывайте!».

      – Философски обогатились?

      Вэй-чжун рассмеялся. Он махал темно-коричневым пальцем перед лицом. Все смеялся.

      – Да это – младенцы…

      – Дети, думаете?

      – Я детей… Не того! – Хи-хихикал Вэй-чжун. – Вы уж сами.

      Драконов осторожно повел затылком, вправо, еще глубже вправо, прокатил к позвоночнику. Нельзя.

      – На Московский вокзал, будьте добры. – Он тронул перчаткой плечо молчавшего водителя.

      – Ах, да осторожней, ради бога! – Выкатил из-под задницы Вэй-чжуна темно-синий футляр и прижал к бедру.

      – Поехали. Быстрее!

      Вэй-чжун блаженствовал: утрамбовав мокрым задом местечко, уложил локоть на спинку сиденья, поддернул колено под бок Драконову и с шумным выдохом откинул затылок. Уснул мгновенно. Только, сглотнув и поперхнувшись, простуженно заквохтал худой шеей, втянув коричневые скулы: из них выклюнулся острый нос – и улегся назад, сопя жалобно и безысходно.

      «Жареный петух! – Подумал Драконов беззлобно, приобернувшись из пальто на спутника. – Гриль».

      – Или вывести подышать клиента? – Дисциплинированно среагировал водитель.

      – Нет, нормально, спасибо, – Драконов поднес пальцы к виску и рванул их вниз. – Поезжайте.

      Да бог же с ним, пусть спит. Совсем другое беспокойство, сначала щемящее, даже приятное, поднималось из-под ягодиц к животу. Но зачугунев в плечах, заныло над бровями дурной меланхолией. Тщета отяготила Драконова. Неуместность всего, что он делал. – В этот вечер? – Ну да, гнаться в полуночи на авто за порочной дамочкой… Это что – я? – Но почему же порочной? Может быть, просто нравится мне думать о ней, как о распутной негоднице в сером надушенном парике? – Драконов из тоски своей воззвал к духу Просвещения, как последнему аргументу, и отказал себе в праве неблагородно думать о ней. – Прибегая к услугам всяких… – Не стал коситься на спутника. – Троек, семерок… Это уж… – Но так давно его космический статус по ряду аспектов вошел в противоречие с личной самооценкой, что смиренно он расцепил пальцы. – Ну да, это я. А что же мне делать?

      Давила сердце, сгущала кровь, морозила мозг – боязнь конечного поражения. Бесконечность задачи требовала… да головой пробить потолок жалкого «Мерседеса», спалив зрачками всю эту муть, и расхлестаться