Тайна старинного портрета. Повесть. Валентин Альбертович Колесников

И сейчас, улыбаясь, радовался мукам своей жертвы. Мальчишке хотелось в эти минуты унижения забежать далеко ото всех, забиться, куда-нибудь в темный далекий угол, скрыться и побыть одному. Ему живо вспомнился дом. Петух забияка, от которого он получал удары и совсем не обижался, потому, что петух никогда не был близким другом. Он был другом—врагом и ничего больше. А Леня Очколяс умел быть и тем, и другим. Это сеяло недоверие к Лене, как к другу и не вызывало чувства злобы и желание победить, как врага. Единственное чувство, которое вызывал Леня в воображении Валика, это было чувство жалости, родившееся еще тогда, когда мама рассказала ему, как хлопотала перед администрацией совхоза, чтобы многодетной семье Очколясов, у которых было пятеро детей, построить дом. Как семье рабочего совхоза, погибшего от рук бандитов, объявившихся после амнистии. Она рассказала мальчику, в каких ужасных условиях живут Очколясы. В крохотной избе, крытой соломой, с земляным полом, наспех слепленной, после сожженного дотла добротного дома. Мама рассказала о трудностях молодой женщины, матери Лени, оставшейся одной с детьми.

      Совхоз отстроил просторный кирпичный дом Очколясам. Выделил хорошее пособие многодетной семье. И жизнь Лени изменилась, на смену бедности пришел достаток, но врожденная зависть к зажиточным, как ему казалось, детям, порождала ненависть и злобу в израненной бедностью душе.

      К обеду жжение ужаленных ног утихло и почти уже не беспокоило Валика. Настроение мало-помалу вернулось к нему и уже беззаботно смеясь, он вышагивал в строю детей, подставляя подножки шедшему впереди Пономаренко Коле, толстому и неповоротливому мальчику…

      Глава третья

      О, время, как стремителен твой бег. Промчался год. Наступила пора прощания с детским садиком. После обеда, в столовой, воспитательница объявила всем детям, достигшим семилетнего возраста, в том числе и Валику, что сегодня они последний день в саду. Что до первого сентября им осталось ровно две недели и, что они уже почти школьники.

      А Валика терзали страхи:

      – « Как я пойду в школу? – с ужасом думал мальчик, ворочаясь на своей постели, во время мертвого часа, – Я же не умею ни читать, ни писать, не знаю даже букв». И стал вспоминать буквы. Легко вспомнилась буква» А», как два телеграфных столба, сведенных вверху и скрепленных перекладиной. Ее то легче всего запомнить, таких столбов вон, сколько хочешь на совхозных полях. Легко запомнилась и буква» О», похожая на обруч, которым скрепляют бочки для засолки помидоров и огурцов у мамы на работе. Как не старался Валик вспомнить еще хоть одну, хоть какую-нибудь букву, на память не приходило ничего. Он стал ворочаться. Лег на спину посмотрел в потолок, вспомнилась, почему—то бабушка у печки и ее кочерга.

      – « Ага, похоже на букву» Г». – подумал он, вороша в памяти приспособления, которыми бабушка ловко орудует, ставя в печку чугунки, разгребает жар. Но больше он не смог вспомнить. Валик повернул русую голову набок,