Под сенью платана. если любовь покинула. Юлия Тимур

свое кресло ближе к кровати Фатиме, устраивался в нём поудобнее и тихо сидел рядом до той поры, когда из кухни появлялась Элиф, напоминая о том, что ужин уже готов. Во время их свидания, почти безмолвного, с редким нашёптыванием Фатиме чего-то Мехмету, чего именно – невозможно было понять постороннему, то есть Элиф, так как, как только она приближалась к ним, больная опять начинала постанывать, а Мехмет – обеспокоенно подглядывать на Элиф.

      Поэтому Элиф больше не пыталась потревожить их неустойчивого покоя – в конце концов, именно в эти десять-тридцать минут она могла расслабиться: больная не донимала ее своими жалобами.

      Иногда к ним забегала Алия, чтобы помочь по-соседски и, конечно, ещё раз удивиться сложившейся ситуации, практически молча, не задавая лишних вопросов, что само по себе весьма редкое, внезапно приключившееся с ней обстоятельство. А что тут спрашивать много? Ситуация была не слишком ординарной: не каждый день и не со всеми такое случается, поэтому даже любопытная Алия находила к ней только два – три дежурных вопроса: «как больная?», «когда приедут за ней дети?» и «как сама Элиф?» Последний вопрос в ее устах звучал почти трагически. Получив на все свои вопросы весьма расплывчатые ответы: «как всегда», «скоро» и «хорошо» – шла на кухню варить суп и готовить любимый Элиф «кысыр» (летняя холодная закуска из пшеничного зерна, овощей, зелени, приправленное оливковым маслом и томатной пастой).

      Серпиль и Нильгюн уехали из летнего Стамбул, отправившись в гости к своим детям, поэтому с ними Элиф общалась только по телефону. Случались эти звонки не часто: все были заняты делами, а редкие телефонные разговоры сводились только к теме самочувствия – все остальное оставляли «на потом», а именно на долгую беседу под платаном, когда все соберутся вместе.

      В конце недели, по воскресеньям, приезжала Назлы, чтобы убраться у матери в доме и немного поговорить по душам. Говорила больше Назлы, рассказывала о своей жизни, о детях, о муже, стараясь не тревожить Элиф подробностями: ей и так сейчас не просто. Элиф кивала головой и про себя благодарила Аллаха за то, что он послал ей Назлы, которая внешне так напоминала ей сестру, но в отличии от сестры Назлы достался ровный и спокойный характер их матери, добрый и миролюбивый.

      По сути Назлы была ее племянницей, но поскольку с малых лет росла в доме у Элиф, а именно сразу после смерти сестры, Назлы всегда называла Элиф «мама». «Мама Элиф», не просто мама, а мама Элиф.

      «Золотая моя девочка! – думала Элиф, глядя на Назлы. – И умница, и красавица, а сердце какое чуткое у неё: всё видит и слышит! У моих детей сердце закрылось, нарос на нём панцирь из обид: как теперь слышать и чувствовать им? Ну, ничего, проснется оно, не может, что бы не проснулось, и вернутся ко мне мои дорогие мальчики, мои орлята. Очнутся от плохого сна, в котором всё только чёрное или белое, где нет других оттенков, стряхнут туман недоверия и все поймут,