Проект рая. Кирилл Серебренитский

она, вернувшись через значительное время.

      – Какой, блин, Сибирцев? – каркнул погрознее Санек. – Суз-даль-цев.

      Регистраторша опять нырнула.

      «А вдруг я правда – Сибирцев? – подумал Санек. – Мне просто кажется, по амнезии, что в паспорте запись: Суздальцев А. Ю. А на самом деле там Сибирцев Х. У., и все. Хорошая фамилия, кстати».

      – Нет Суздальцева А. Ю. карточки, – сказала регистраторша.

      – И чего теперь делать?

      – Не знаю.

      Низкая старуха решила, наконец, вмешаться.

      – Какой нервный молодой человек, – сказала она регистраторше снизу и сбоку, из-за локтя Санька, – он же с испариной, и как будто его тошнит, и как бы заплакать хочет все время.

      – Бабуль, – мирно сказал Санек, – если бы с тобой случилось то же, что со мной, и столько же раз за такое же время, ты бы сейчас не плакала. Ты бы уже пятый час непрерывно очень громко смеялась.

      – Молодой человек, мы волнуемся за вас, и хотим вам помочь, – сказала низкая болеющая старуха, – Зиночка, давайте его без карточки отправим в 39-й кабинет.

      – Идите в тридцать девятый, мужчина, – сказала регистраторша.

      – На третьем этаже?

      – Не знаю.

      На четвертом этаже первым кабинетом был, как и положено, 41-й. На втором последним был – 24-й, наркология.

      На третьем в конце коридора было очень мутное большое окно. За окном – железная крыша гаража, на ней лежали три покрышки и умывался черный кот.

      Под окном была недавно крашеная батарея.

      По одну сторону окна был 36-й, по другую – 35-й.

* * *

      По два раза Санек стучался в оба кабинета. 36-й молчал, 35-й отвечал далеким, но крепким женским голосом:

      – Нельзя.

      Санек двинулся по пустынному коридору. 32-й, 31-й, 24-й, 19-й. Санек свернул за угол. Окна здесь не было, и стало совсем темно.

      Вот – сидела во тьме какая-то смутная фигурка, скукоженая, на удивление маленькая.

      – Я извиняюсь, – сказал, подойдя к ней, Санек, – а 39-й кабинет где, не скажете?

      Оно, как оказалось, плакало. Всхлипывало и хлюпало бессловесно во тьме.

      – Извиняюсь, – сказал немного похолодевший Санек и отошел. Так не любил он этого всего.

      Больные запахи больницы веяли беспрепятственно тут. Узкий темный коридор, двери одинаковые. Стулья. Кажется, кто-то там, на стульях. Или что-то.

      Впереди столпом ниспадал откуда-то из-под очень высокого потолка, сумеречный свет, и что-то сложное двигалось с металлическим аккуратным рокотом навстречу Саньку. Кто-то высокий что-то на чем-то вез.

      В кресле на колесах.

      Оно приблизилось. В серой колонне света высветилось кресло, и в нем – огромная и вся такая больная белая выпученная голова: веселый такой, потайной и глубокий, как дуло, черный глаз; белый нос как нож; и застывшая потрясенная улыбка. Голова прочно сидела на чем-то вроде большой тыквы, затянутой в пижаму. Санек отступил.

      А на первом этаже тоже никого не было. Ни регистраторши. Ни даже приниженной бабки.

      «Успею еще», – подумал Санек. И с облегчением вышел на солнечную улицу.

* * *

      Парк