Киевский котёл. Татьяна Беспалова

порохом, но и кровью, и вывороченными наружу кишками. Ароматы войны – это вам не крем де ваниль. И тому, копошащемуся на краю воронки, полуживому червю сейчас не только больно, но и очень страшно. Однако боль и страх лишь подхлестывают его в отчаянных попытках уцепиться за жизнь. Сейчас он заставит нас вспомнить, что он все еще человек – начнет звать подмогу. Жалобно звать. Раненый отозвался моим мыслям, издав протяжный вой. Я не удивился. Отступая к Оржице, мне не раз доводилось слышать, как вопит доведенный до последней черты человек.

      – Ермолай, заряжай, – прохрипел я. – Сейчас придут новые.

      Ответом мне стал металлический лязг затвора.

* * *

      Они выбрались из леса и грохнулись животами в грязь, не решаясь двинуться дальше. Я видел, как вращаются их круглые, покрытые касками головы. Один из них – может быть, офицер? – рассматривал нас через окуляры бинокля. Я опять не смог пересчитать их, но был уверен: их точно больше десяти. Немцы – хорошие солдаты. Они обязательно примут самые решительные меры для нашего скорейшего уничтожения…

      Так и оказалось! Вскоре к залегшим на опушке немцам присоединились еще двое: один притащил противотанковое ружье, другой – его напарник – принес в железном ящике боекомплект.

      – Огонь! – заорал я, и голосишко мой потонул в грохоте пушечного залпа.

      Задыхаясь в пороховом дыму, отчаянно потея и ярясь, мы снаряд за снарядом расстреливали боекомплект.

      – Целься хорошенько! С Божьей помощью! За веру! – запальчиво орал старик. Громовой, хриплый его бас спорил с грохотом пушки.

      Вдоль опушки леса стлались дымы, сновали люди. Теперь их точно было несколько десятков. Тут и там вспыхивали огоньки выстрелов: нас пытались расстрелять из противотанковых ружей. Выкатить на прямую наводку пушку или зенитное орудие они не могли: дождь поливал не переставая, превращая почву вокруг нашего танка в трясину. Пули отскакивали от танка, который, казалось, мог бы раскалиться докрасна, если б не потоки ледяного дождя. Градины долбили по броне. Гул стоял такой, будто они были отлиты из металла. Мы оглохли, дышалось тяжело, но я испытывал и облегчение – азарт боя заставил меня позабыть о боли и слабости. Страх перед неминуемой смертью многократно умирал вместе с моими врагами. Теряя густоту, страх превратился в эфир. Наконец он пропал, испарился, исчез, многократно умирая вместе с каждым из моих врагов.

      В хаосе грохочущих звуков мы прожили целую вечность. Тишина наступила после того, как мы исчерпали свой боекомплект. Градины превратились в капли. Барабанная дробь обернулась шорохом. Глядя в прицел, я больше не видел движения. Скоро из леса выползет тьма. Что же мы предпримем тогда? Неужели противник позабыл о нас?

      Минуты текли. Их набежало на целый час. В танке было темно и очень зябко. Я снова чувствовал боль. Она возвращалась учащающимися приступами. Я стискивал зубы до скрипа, надеясь лишь на скорое забытье. Захотелось забыться в разговоре со стариком.

      – У