Театр и фантастика (сборник). Марина и Сергей Дяченко

но Тимур возвращался снова – и дергал ручку, и толкал, и бил.

      – Ты сам во всем виноват, – глухо сказал Борис. – Теперь поздно…

      – Заткнись, – через плечо бросил Дрозд.

      – Это правда, Коля, – сказал Борис. – Он нас подставил. Всех.

      – Еще слово, и сверну челюсть, – сказал Дрозд так спокойно и ровно, что Борис отступил на шаг:

      – Коля… Что я маме скажу?! Если я скажу ей правду… у нее же новый приступ будет, Коль…

      Дрозд тяжело обернулся:

      – Скажи ей неправду. Скажи… Слушай, уйди, Борька! Я могу тебе рыло начистить, но стыдно же будет потом…

      Борис отошел. Сел на кромку газона, спиной к фонарному столбу.

      Тимур смотрел на закрытую дверь.

      …Начали удачно. Дрозд, игравший Ученого, укладывался точно в заданный ритм. Его партнерша Оля, которой всегда трудно давалось начало спектакля, шла за Дроздом, как овечка на привязи…

      Только чрезмерная седина на висках Дрозда почему-то отвлекала и раздражала Тимура. Он успел подумать, что надо бы точнее выверить грим…

      А потом он понял, что ничего, кроме фальшивой седины, не видит и не замечает. Что Дрозд весь соткан из фальши, что Оля говорит невнятно и тихо, что сцена безбожно затянута. Никакого действия нет и в помине, диалога нет, есть формальные слова и жесты, и зритель начинает потихоньку ерзать, скрипеть мягкими креслами, вполголоса переговариваться, нетерпеливо кашлять…

      Спектакль, еще вчера натянутый, как струна, теперь провис сырым тестом. Тимур ждал, что появление Кирилла спасет дело – но получилось еще хуже.

      Кирилл весь был будто деревянный. Сломанная рука сковывала его движения – но не было настоящей боли, так поразившей мать на утреннем прогоне. На сцене стоял неуклюжий юноша, ничего не видящий, не слышащий, существующий отдельно от партнера, говорящий заготовленный текст…

      И тогда у Тимура потемнело в глазах.

      Вот, оказывается, как это бывает.

      Вита стирала белье в ледяной воде, но энергии, так радовавшей когда-то Тимура, не было и в помине. Был наигрыш, суета, разлетающиеся грязные брызги, грохот стиральной доски, съедающий текст и Виты, и партнера…

      В зале откровенно скучали. Кое-кто ушел, не дожидаясь перерыва; пустые места зияли выбитыми зубами. Когда, наконец, рассыпающийся на ходу спектакль дотянулся до антракта, зал встретил опустившийся занавес разочарованным гудением и редкими хлопками.

      Половина зрителей сразу же рванула в гардероб – за своей одеждой. Хлопали, выпуская людей, входные двери.

      …Эти двадцать минут перерыва были самым страшным временем в его жизни. Потому что он пошел к ребятам, и криком, угрозами, руганью взялся доказывать, что второе действие отыграть надо во что бы то ни стало, потому что артистов, не доигравших спектакль, Кон просто не выпустит на улицу…

      И они сыграли второе действие, которое прошло под свист, кашель, громкое сморкание и ехидные смешки.

      После того, как опустился занавес, им устроили короткую издевательскую овацию. Все те, чьи спектакли с успехом шли на Коне – артисты, режиссеры, драматурги – все они хлопали