Неразменный рубль: Повести и рассказы. Николай Лесков

любит. Ну и она его жалеет; нечего сказать, добрая баба.

      – И она любит, – опять проговорила Настя.

      – Ну иной и не то чтобы уж очень друг с дружкой любилися, а как пойдут ребятки, так тоже как сживутся: любо-два. Эх! не всем, бабочка, все любовь-то эта приназначена.

      – С чего же не всем?

      – Да ишь вот не всем.

      – Это все люди делают.

      – Известно, люди, либо опять, так сказать, нужда то же делает.

      – Нет, все люди.

      Обе невестки замолчали.

      – Вот только что у тебя муж-то не такой, как у добрых людей, – продолжала Домна.

      Настя покраснела, как будто ее поймали на каком-нибудь преступлении или отгадали ее сокровенную мысль.

      – И чудно как это, – продолжала Домна.

      – О-ох! – болезненно произнесла Настя.

      – Что тебе?

      – Ничего.

      – Чудно это, я говорю, как если любишь мужа-то, да зайдешь в тяжесть и трепыхнется в тебе ребенок. Боже ты мой, Господи! Такою тут мертвой любовью-то схватит к мужу: умерла б, кажется, за него; что не знать бы, кажется, что сделала. Право.

      А Настя ни словечка не отвечает; брови сдвинула и все смотрела, смотрела в огонь, да как крикнет не своим голосом:

      – Ой! ой!

      – Что ты? что ты, Настя? – бросилась к ней Домна.

      – Ой! сосет, сосет меня!

      – Кто сосет? где?

      – За сердце, за сердце. Ой! ой!

      – Что ты, Бог с тобой! Испей водицы.

      – Нет, сосет! сосет! Пусти, пусти меня. Ай! ай! отгони, отгони!

      – Да кого отогнать? – спросила перепуганная Домна.

      – Змей, змей огненный, ай! ай! За сердце… за сердце меня взял… ох! – тихо докончила Настя и покатилась на лавку.

      У нее началась жестокая истерика. Она хохотала, плакала, смеялась, рвала на себе волосы и, упав с лавки, каталась по полу.

IX

      Часто с Настею стали повторяться с этого раза такие припадки. Толковали сначала, что «это брюхом», что она беременна; позвали бабку, бабка сказала, что неправда, не беременна Настя. Стали все в один голос говорить, что Настя испорчена, что в ней бес сидит. Привезли из Аплечеева отставного солдата-знахаря. Тот приехал, расспросил обо всем домашних и в особенности Домну, посмотрел Насте в лицо; посмотрел на воду и объявил, что Настя действительно испорчена.

      – И испорчена она, судари вы мои, – сказал знахарь, – злою рукою и большим знахарем, так что помочь этому делу мудрено: потому как напущен на нее бес, называемый рабин-батька. Есть это что самый наизлющий бес, и выгнать его больно мудрено.

      Прокудин, к чести его сказать, заботился о невестке и усердно просил знахаря, обещая ему дать, что он ни потребует; а Петровна в ногах у него валялась.

      Поломался знахарь, взял десять рублей на лекарства и сказал, что попробует.

      Стал он над Настей что вечер шептать, да руками махать, да слова непонятные выкрикивать; а ей стало все хуже да хуже. То в неделю раз, два бывали припадки, а то стали случаться в сутки по два раза. На семью даже оторопь нашла, и стали все Насти чуждаться.

      – Что ж, как? – спрашивал Прокудин знахаря.

      – Упрям,