Неразменный рубль: Повести и рассказы. Николай Лесков

загадкою для ребят, рубивших лес, сделался и предметом толков, а Миронка воспользовался этим обстоятельством и сделал из моего героя отставного комедианта.

      Глава одиннадцатая

      Была масленица. Мы с Настасьей Петровной едва достали билет на вечерний спектакль. Давали «Эсмеральду», которую ей давно хотелось видеть. Спектакль шел очень хорошо и, по русскому театральному обычаю, окончился очень поздно. Ночь была погожая, и мы с Настасьей Петровной пошли домой пешком. Дорогою я заметил, что моя винокурша очень задумчива и часто отвечает невпопад.

      – Что вас так занимает? – спросил я ее.

      – А что?

      – Да вы не слышите, что́ я вам говорю.

      Настасья Петровна засмеялась.

      – А как вы думаете: о чем я задумываюсь?

      – Трудно отгадать.

      – Ну, а так, например?

      – Об Эсмеральде.

      – Да, вы почти отгадали; но не сама Эсмеральда меня занимает, а этот бедный Квазимодо.

      – Вам жаль его?

      – Очень. Вот настоящее несчастие: быть таким человеком, которого нельзя любить. И жаль его, и хотел бы снять с него горе, да нельзя этого сделать. Это – ужасно! А нельзя, никак нельзя, – продолжала она в раздумье.

      Усевшись за чай, в ожидании возвращения к ужину Александра Ивановича, мы очень долго толковали. Александр Иванович не приходил.

      – Э! Еще слава Богу, что в самом деле на свете таких людей не бывает.

      – Каких? Как Квазимодо?

      – Да.

      – А Овцебык?

      Настасья Петровна ударила ладонью по столу и сначала рассмеялась, но потом как бы застыдилась своего смеха и проговорила тихо:

      – А ведь в самом деле!

      Она придвинула свечку и пристально стала смотреть в огонь, прищуривая слегка свои прекрасные глаза.

      Глава двенадцатая

      Свиридовы пробыли в Петербурге до лета. Всё день за день откладывали за делами свой отъезд. Они уговорили меня ехать с ними вместе. Вместе мы ехали до нашего уездного города. Тут я сел на перекладную и повернул к матушке, а они уехали к себе, взяв с меня слово быть у них через неделю. Александр Иванович собирался тотчас же по приезде домой ехать в Жогово, где у него шла рубка и где резидировал теперь Овцебык, а через неделю обещал быть дома. У нас меня не ожидали и очень мне обрадовались… Я сказал, что с неделю никуда не выеду; мать вызвала моего двоюродного брата с женою, и начались разные буколические наслаждения. Так прошло дней десять, а на одиннадцатый или на двенадцатый, на самой ранней зоре, ко мне вошла несколько встревоженная моя старушка-няня.

      – Что такое? – спрашиваю ее.

      – От барковских, дружочек, к тебе, – говорит, – прислали.

      Вошел двенадцатилетний мальчик – и, не кланяясь, переложил раза два из руки в руку свою шляпенку, откашлялся и сказал:

      – Хозяйка тебе велела, чтоб сичас к ней ехал.

      – Здорова Настасья Петровна? – спрашиваю.

      – Ну, а то что ей.

      – А Александр Иваныч?

      – Хозяина нетути дома, – отвечал мальчик, снова откашливаясь.

      – Где