Белокурый. Засветло вернуться домой. Илона Якимова

Хейлса, пусть даже он снова попал под англичан после осады Хаддингтона и мог быть возвращен – при условии полной покорности Босуэлла герцогу Сомерсету, конечно. Безденежье, равное нищете, потому что тысяча крон короля Эдуарда оставалась только цифрой на бумаге присяжных статей. Собственная продажа во дни отчаяния, и так задешево – сравнимо с чувством собственного достоинства. Смерть сестры, которую он куда переживал дольше, чем могло показаться заново прилипшим к нему в Лондоне близнецам Хоуп. Известие о том, что хранителем Долины назначен старый друг Вне-Закона, что на Караульне ставят артиллерийскую батарею – как на случай прихода англичан, так и для предупреждения возвращения законного хозяина. Бессилие, бесправие, бездействие – троица чувств, которые выклевывали его подчистую день за днем, как ту вечно отрастающую печень Прометея, и, просыпаясь каждое утро, он снова и снова возвращался на круги своя… Крайтон еще оставался во владении Хепбернов, хотя в замке находился новый комендант и гарнизон регента – во избежание бунта. Но, когда получил известие, что после долгой тяжбы дело о вдовьей части между Робертом Максвеллом, пятым лордом, и его мачехой, леди Агнесс Максвелл, решено в пользу первого и в ущерб второй, Босуэлл почти не был удивлен. «Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною». Вступиться за мать некому, пока он в изгнании, дядья, все трое, не были для леди Агнесс кровной родней. Если каждым новым ударом судьба призывала его к покорности, то сперва добилась только ожесточения и омертвения всего живого. Но он молился, Патрик Хепберн снова начал молиться. Слова, которые едва помнил, сами слетали с губ, как падали они с губ мальчишки возле гроба прадеда – кем он был когда-то, далеко в прежней жизни, еще в чистоте души. Когда бы знать тогда, через что придется пройти, и во что обратиться, полностью осквернясь… И как? Шаг за шагом, незаметно уступая дьяволу частицу сердца в мелочах, в одном-единственном уклонении от чести, долга, милосердия, потом – в следующем, и в следующем, и снова… Молился он на латыни, но прямо с Богом разговаривал по-гэльски, как во дни юности, во дни наибольшего, черного горя, когда сходил с ума в узилище волею короля, когда умерла Марион.

      Дни и ночи сливались в сумерки, которым не было конца и края.

      Но потом начало светать.

      Шотландия, Мидлотиан, весна 1548

      Стрельчатые арки проемов, словно скрещенные стебли ирисов, побелка потолка меж чудовищных ребер свода. Церковь Святой Девы Марии в Хаддингтоне была едва ли не самой большой приходской церковью Мидлотиана – почти собор, лишь чуть-чуть не добирающий длиной до эдинбургского Сент-Джайлса.

      – Ваше величество уверены, что это годная идея? – голос мсье Дуазеля был полон глубокого скептицизма. Право, когда он в начале зимы размышлял об одиночестве королевы-матери, о хрупкости и женственности, о необходимости поддержать, ему и в голову не приходило тогда, на что эта нежная дама способна.