Под жёлтым зонтом. Юлия Лавряшина

усмехнулась:

      – Ага, видела я ваше красное вино: вон, в стаканах на донышке… А я думала, ты злой, – вдруг призналась она. – Ты когда спал, у тебя такое лицо было… Будто проснешься и прикажешь меня плетьми отхлестать. Барское у тебя лицо.

      Я согласился:

      – Знаю. Но что я могу с этим поделать?

      – Худенький ты… Щеки прям ввалились!

      – Макар поклялся, что вы меня откормите.

      – И откормлю! – оживилась она. – Вставай, баня уже топится. Я тебе сейчас таких блинов напеку! Я уже на ферму сбегала, пока ты спал. Да оставь ты одеяло это! Сама уберу. Ты из города? В чем там бабы ходят?

      Я задумался. Арина всегда ходила в брюках, а к остальным я не очень и присматривался.

      – Кто в чем, – неуверенно ответил я, но Паше это показалось убедительным.

      Удовлетворенно кивнув, она принялась готовить тесто для блинов.

      – Вы делаете на воде? – удивился я.

      Паша беззаботно откликнулась:

      – Нет у нас коровы-то. А на ферме у нас такая бригадирша – зверь! Ей бы надзирательницей в концлагере служить. Литра не даст вынести, волчица…

      – Тяжело вам приходится…

      – Не то слово! Считай, впроголодь живем. Э, ты только не подумай, что я намекаю там, – смутилась она. – Что, мол, лишний рот… Не, я гостей люблю. Правда, правда! Мне тебя покормить в радость. А сейчас картошка поспела, так совсем хорошо.

      – У меня, кажется, есть немного денег. Возьмите. Я не хочу быть вам в тягость.

      Я достал бумажник, и Паша восхищенно причмокнула: «Кожаный? Красивый!» Потом сердито остановила меня:

      – Ты брось бумажками шуршать! Небось, не объешь нас… Надо будет, сама скажу. Я не из стеснительных. Тебе они и самому, поди, пригодятся. Ты в деревню-то надолго?

      – Не знаю, Паша, – сознался я. – Ничего не знаю.

      Она легко поддержала:

      – Не знаешь, так узнаешь. Я порой сама утром встану и не знаю: чего хочу, чего делать буду… И вот так всю жизнь. Сеструха моя младшая выучилась, институт закончила, а я так еле-еле восьмилетку дотянула. А все потому, что не знала, чего хочу. А Лизка знала.

      Чтобы поддержать разговор, я спросил:

      – И чего же она хотела?

      – Завклубом быть. И стала! У нас, между прочим, молодежь только из-за Лизки и остается. Такая выдумщица, никому скучать не дает! Да ты меня не слушаешь!

      – Слушаю-слушаю, – очнулся я. – Наверно, я просто не до конца проснулся.

      Она добродушно улыбнулась:

      – Сейчас баня будет готова. Только вот во что обрядить бы тебя, не знаю. Макарово-то все тебе коротко будет… Ой, а я к Лизке сейчас сбегаю! Ее покойничек высокий был. Может, не такой, как ты, но все лучше, чем в Макаркиных подштанниках щеголять.

      Я попытался отказаться, но Паша только возмутилась:

      – Чего – не надо-то? А что наденешь? Я-то, конечно, не против, чтобы ты голым походил, пока твой костюм сушиться будет, – она игриво хохотнула. – Да, боюсь, Макарке не понравится. Пойдем, я тебя в баньку запущу, и к сеструхе сгоняю.

      Баня оказалась прямо за домом, в той стороне, откуда мы ночью пришли, но в темноте я ее не разглядел. Даже на расстоянии от нее пахло древесным паром и влажной березовой листвой.