Девушка из разноцветных яблок. Борис Мирза

Мальчишки. Ей нужнее.

      – Смотри, говорю. Мальчишки у нее. Нам мяса тоже надо. Она вон неизвестно от кого нагуляла…

      – Чего это неизвестно, Галюнь. Известно. Посадили Серегу.

      – Вот я и говорю, не надо неизвестно от кого детей носить. Ворье.

      – Трудно женщине одной.

      – Это мне с тобой, шалопаем, трудно! Другие вон. А ты!

      Петька замолкал и думал о чем-то, мрачнел ненадолго. А потом взгляд его опять теплел.

      – А что, Галина Васильевна, коли опять мясо в заказе будет, заготовим мы с тобой знатный шашлык и пойдем к морю.

      – Чего это. Все ты сашлык, сашлык! Да на море.

      – Мясо в уксусе замачивается. С луком, говорю. И жарим на углях. Технология!

      – Не люблю я море! Воняет там гнилым.

      – А коли ветер? Дойти до моря вдвоем уже дело, Галюня. От моря добреют…

      Но вместе на море дойти так и не привелось.

      Заказы исчезали на их пятиметровой кухне, деньги пропадали в загашнике.

      А Петя неизменно ходил на завод и с завода, сопровождаемый грустными взглядами местных барышень.

      Они старались как-то сойтись с Петей, и вовсе не для тайных утех. Просто разговор с ним был для всех радостью и даже как будто отдыхом. А он не отказывал никому ни в помощи, ни в разговоре.

      Красивый, добрый, бесхребетный.

      Если б не она, то все бы раздал, всем бы помог да по рукам и пошел. И пусть стервью кличут.

      А он как будто бы и вправду, пока жив был, смягчал ее. Умел как-то подход найти.

      И когда они после ругани, разговоров и любви засыпали под утро на полуторной кровати рядом, то она становилась совсем другой, обвивала его, как трава ствол дерева, прижималась и шептала:

      – Эх ты, Петька-шалопай.

      – Нам бы мальчика, Галюнь…

      – Куда – сюда, что ль?

      – Да хоть бы и сюда, потеснимся.

      – Спи уж, потеснится он. Вот дадут от завода чего побольше площадью, тогда…

      – В доме-то лучше было, просторнее.

      – Еще что?

      – А еще нам с тобой до моря бы дойти, шашлык, понимаешь…

      – Хорошо, вот премию получишь…

      Прошел уже не один десяток лет с тех пор, как умер Петька, а его все вспоминают.

      На рынке и в храме бабульки, да и мужики – те, что выжили после девяностых… Точно Петька этот оставил какой-то след, что-то такое сделал, что вспоминают они все, да не говорят.

      – Хороший мужик был. Душевный.

      – Душой ласковый.

      И умер Петька не по пьянке. Опять помогал на втором этаже антенну закреплять. Лестница деревянная подломилась. Упал, спиной ушибся.

      Домой сам пришел. Лег, таблетку анальгина попросил. Ночь простонал, а к утру и глаз не открыл.

      И сказал только странное, в бреду, наверное:

      – Галюнь, скажи Васе, что там, во дворе, у сарая, я хороший инструмент запрятал, хотел его пользоваться научить, как вырастет.

      – Какого Васю, какой сарай, какой инструмент, от кого запрятал?

      Она не понимала, что Петя помирает, думала, отлежится.

      – От тебя. Ты бы не позволила…

      Но