Лимонник. По материалам израильских литературных вечеринок. Выпуск 3. Хелен Лимонова

мы еще и тех кормили, с кем нас в одной комнате поселили, мы и другим соседям подбрасывали! А немцы… они ведь сами не хотели, чтобы их любимый актер вдруг ослабел или заболел цингой, вот они и подкармливали мальца! То есть в аду вдруг появился просвет! И все бы ничего, если бы не Брандт! Кто такой был Брандт? Один из руководителей юденрата! О, это был мерзавец пострашнее любого немца. И он возненавидел моего Лулека! Встречая Лулека на улице, он оскорблял его, орал на него! Когда Лулек выступал перед евреями, чтобы хоть как-то поднять их настроение, поддержать в них жизненные силы, приходилось делать это в тайне – нет, не от немцев – от Брандта! Стоило ему узнать о концерте – лично, негодяй, являлся, чтобы запретить! «Я добьюсь своего! – кричал он. – Тебя отправят в концлагерь!» И, похоже, добился. Настал страшный день, когда Лулека забрали в комендатуру. В тот день была проведена облава и многих подростков увели. Но я почему-то думаю, что за Лулеком охотился лично Брандт. Я ходил в комендатуру, я умолял отпустить моего мальчика! Я твердил немецкому офицеру: «Вы же сами так любите его номера!» А тот смеялся мне в лицо: «Перебьемся!» Весь день я, как потерянный, бродил по гетто. Я не мог придти домой. А ночью… Словно какое-то шестое чувство заставило меня подняться на крохотный, покрытый пылью и паутиной чердак, непригодный для жилья, где я не бывал – а что там было делать?! – со дня нашего вселения в гетто. «Тс-с-с…» – услышал я, пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешной тьме. Это был мой Лулек! Он сбежал от немцев и теперь прятался, ибо даже соседи по дому не должны были знать, что он здесь. О, как я был счастлив! Но – увы! – радость моя была преждевременной. На следующий день явился Брандт с пистолетом – представляете, немцы даже это ему позволили, – с офицером и двумя солдатами! Они поднялись на чердак, стали выламывать руки моему Лулеку, вывели его на улицу. Мы с женой бросились на защиту нашего мальчика, но куда там! Солдаты скрутили нас, а Брандт, сволочь, заорал: «Уведите их!», и нас потащили в комендатуру. Уже издалека я услышал за спиной пистолетный выстрел и понял – нет больше Лулека. Нас отправили в Освенцим. Жену сразу же – в газовую камеру, а меня – в рабочий лагерь Гинденбург. Видно, не хотели тратить на меня «циклон Б» – сочли, что и без него можно обойтись; куда торопиться, результат все равно будет тем же. Они были правы – все шло к тому, и не раз я позавидовал участи моей жены. А как начинал думать о Лулеке… Потом нас пешком погнали в Германию… Рабби, вы слышали о «Марше смерти»? Вы представляете, что такое перешагивать через трупы тех, кто только что шел впереди, и думать о том, что кто-то из идущих сзади вот так же будет перешагивать через тебя. Когда Берген-Бельзен освободили французы, первым делом они занялись захоронением трупов. Один из трупов при погрузке зашевелился. Это был я».

      Рассказчик налил себе еще бренди, глотнул и продолжил: «На свободе меня никто не ждал. Жена погибла.