Лимонник. По материалам израильских литературных вечеринок. Выпуск 3. Хелен Лимонова

это – «словно на самого себя»? – недоумевает рыжий пейсоносец.

      – Ну-у… – сефард на долю секунды запинается. – Ну, представлять, что ближний – это ты и есть.

      – С какой это стати?!

      – А с той, – вдруг вступает в дискуссию, словно очнувшись, раввин, – что всегда может оказаться, что он – это и есть ты.

      – Чего-чего?! – в изумлении произносим мы все трое, причем ребята – на родном иврите, а я от неожиданности по-русски.

      – Расскажу-ка я вам одну историю, – начинает раввин, и я мысленно потираю ручки: значит, двадцатиминутный урок все-таки будет, правда с пятиминутным опозданием, но ничего, автовокзал близко.

      – Дело было в конце шестидесятых, – рассказывает старик. – Телевидение тогда только появилось. Религиозные люди еще не успели усмотреть в нем источник зла, и мы, ешибохеры, с удовольствием бегали к редким обладателям волшебных ящиков и наслаждались льющейся из них белибердой, безвредной или казавшейся нам безвредной. И вот однажды по единственному израильскому каналу выступает некий пожилой еврей по фамилии Бартов и сообщает, что его сыну предстоит тяжелая операция и понадобится переливание крови. Но вот беда – у сына очень редкая группа крови, и он никак не может найти донора. Поэтому, он, Бартов, обращается… В общем, спасай, кто может! Ну, разумеется, на следующий же день вся ешива – и ребята, и раввины, – дружно пошли сдавать кровь на анализ. И – о чудо! – у одного из наших парней – та самая группа крови! Ну, мы его, конечно, поздравляем – ведь это какая удача выпала, возможность спасти человеческую жизнь! Звоним в больницу, выясняем, что операция состоится ровно через неделю, на второй день Песаха. Но на следующий день, последний перед песаховыми каникулами, он является на занятия жутко удрученным и рассказывает, что отец ему категорически запретил сдавать кровь для сына этого самого Бартова. Мы все потрясены. Религиозный еврей! Отказывается спасти жизнь другого человека! Как такое может быть?! Наш однокашник сам пожимает плечами. Отец ничего не объяснил ему. С людьми, пережившими Холокост, зачастую бывает трудно разговаривать – упрутся молча и всё! Это у них с тех времен еще зажимы какие-то остались.

      Я гляжу на часы. Неторопливая манера рассказывать у пожилого человека сама по себе очень приятна, но когда у тебя времени в обрез… Ладно, добегу как-нибудь!

      – Тогда наш раввин вызвал к себе юношу и попросил объяснить ему, что вообще происходит, и есть ли шанс как-то повлиять на заупрямившегося родителя. Парнишка почесал в затылке и, подумав, сказал: «Знаете, есть вариант. На пасхальном седере отец, выпив традиционные четыре стакана вина, обычно добавляет еще, причем частенько не вина, а чего покрепче…»

      Глазам предстает этакая толстобрюшечка, в которой плещется пейсаховка – самодельная виноградная водка, которой положено быть, как и любой водке – сорокаградусной, но у некоторых умельцев количество градусов, говорят, доходит до семидесяти.

      – …Папаша размякнет, и тогда…

      В общем, ровно через неделю раввин наш проводит, поглядывая на часы, седер у себя дома, по-скоренькому