Стихи. Лев Лосев

ветер по подклетям.

      На именины вашим детям

      я клею домик (ни кола

      ты не имеешь, старый комик,

      и сам не прочь бы в этот домик).

      Прошу, взгляните, Nicolas.

      Мы внутрь картона вставим свечку

      и осторожно чиркнем спичку,

      и окон нежная слюда

      засветится тепло и смутно,

      уютно станет и гемютно,

      и это важно, господа!

      О, я привью германский гений

      к стволам российских сих растений.

      Фольга сияет наобум.

      Как это славно и толково,

      кажись, и младший понял, Лева,

      хоть увалень и тугодум.

      ПБГ[4]

      Далеко, в Стране Негодяев

      и неясных, но страстных знаков,

      жили-были Шестов, Бердяев,

      Розанов, Гершензон и Булгаков.

          Бородою в античных сплетнях,

          верещал о вещах последних

      Вячеслав. Голосок доносился

      до мохнатых ушей Гершензона:

      «Маловато дионисийства,

      буйства, эроса, пляски, озона.

          Пыль Палермо в нашем закате».

          (Пьяный Блок отдыхал на Кате,

      и, достав медальон украдкой,

      воздыхал Кузмин, привереда,

      над беспомощной русой прядкой

      с мускулистой груди правоведа,

          а Бурлюк гулял по столице,

          как утюг, и с брюквой в петлице.)

      Да, в закате над градом Петровым

      рыжеватая примесь Мессины,

      и под этим багровым покровом

      собираются красные силы,

          и во всем недостача, нехватка:

          с мостовых исчезает брусчатка,

          чаю спросишь в трактире – несладко,

          в «Речи» что ни строка – опечатка,

          и вина не купить без осадка,

          и трамвай не ходит, двадцатка,

      и трава выползает из трещин

      силлурийского тротуара.

      Но еще это сонмище женщин

      и мужчин пило, флиртовало,

          а за столиком, рядом с эсером,

          Мандельштам волхвовал над эклером.

      А эсер глядел деловито,

      как босая танцорка скакала,

      и витал запашок динамита

      над прелестной чашкой какао.

      Пушкинские места

      День, вечер, одеванье, раздеванье —

      всё на виду.

      Где назначались тайные свиданья —

      в лесу? в саду?

      Под кустиком в виду мышиной норки?

      à la gitane?

      В коляске, натянув на окна шторки?

      но как же там?

      Как многолюден этот край пустынный!

      Укрылся – глядь,

      в саду мужик гуляет с хворостиной,

      на речке бабы заняты холстиной,

      голубка дряхлая с утра торчит в гостиной,

      не дремлет, блядь.

      О где найти пределы потаенны

      на день? на ночь?

      Где шпильки вынуть? скинуть панталоны?

      где – юбку прочь?

      Где не спугнет размеренного счастья

      внезапный стук

      и хамская ухмылка соучастья

      на рожах слуг?

      Деревня, говоришь,

4

Петербург, т. е., зашифрованный герой «Поэмы Без Героя» Ахматовой.