Неупиваемая чаша. Повести и рассказы. Иван Шмелев

ответить Илья, но собрал силы и сказал чуть слышно:

      – Постараюсь…

      Сам слышал – будто не его голос. Посмотрел барин на Илью:

      – Так вот. Можешь?

      И она сказала:

      – Видите, Илья… Я хочу, чтобы…

      Но ее перебил барин:

      – Так вот. Можешь?

      В жар кинуло Илью, что перебил барин. Стояло в комнате живое, ее, слово: «Я хочу, чтобы…» Чего она хотела?!

      И сказал Илья твердо:

      – Могу.

      И посмотрел на нее свободно, как недавно, в парке. Упали путы с души, и почувствовал он себя вольным и сильным. Спросил смело:

      – Завтра начать можно?

      Порешили на завтра. Сказал Илья:

      – Буду писать в банкетной, на полном свете.

      Взглянул на нее и еще смелее сказал:

      – У госпожи бледное лицо. Для жизни лица лучше темное одеяние, черное или морского тона…

      Ее лицо осветилось, и она сказала:

      – Я так и хотела.

      И удивился Илья – вмиг она стала совсем другая, еще прекрасней.

      Нашел Илья силу принять великое испытание. Шел под дождем на скотный, нес ее светлый взгляд и повторял в дрожи, ломая себе пальцы:

      – Напишу тебя, не бывшая никогда! И будешь!

      XVI

      С того часу начались для Ильи сладостные мучения, светло опаляющие душу.

      Всю ночь не смыкал он глаз. В трепете и томлении ходил он в тесной своей клетушке и то становился в углу перед иконкой, старой, черной, без лика, после отца оставшейся, и сжимал руки; то смотрел в темные стены, отыскивая что-то далекое, чему и имени не было, но что было; то торопливо промывал кисти, готовил краски и отчищал палитру. Вынул надежный холст, ватиканский, верный, и закрепил на подрамник. И то обнимал его страх темный, то радость безмерная замирала в сердце.

      Только перед рассветом забылся он в чутком сне и вскочил на постукиванье в окошко. Но не было никого за окошком: дождь стучался. Сердито глядел Илья на небо – тучи-тучи. Но к утру подуло ветром, и сплыли тучи. Пошел Илья в дом при солнце.

      Бледный, с горячими глазами, дрожащими руками, готовился Илья к работе в банкетной зале. Боялся ее увидеть. Но напрасна была его тревога. Вышла молодая госпожа и сказала приветливо:

      – Здравствуйте, милый Илья. Что с вами? не больны вы?..

      Поклонился Илья, сказал невнятно и начал свою работу. Взглядом одним окинул милое черное платье, стыдливые худенькие плечи и будто утончившееся со вчерашнего дня лицо с тенями. Новое сияние глаз увидал Илья, как сияние моря в ветре, – сияние тихой грусти. Подумал: другие глаза стали. И стали они другие, когда стал бросать углем, – менялись: радостные они были. Она спросила:

      – Надо сидеть покойно?

      Но не слыхал Илья слов, и она спросила еще. Он ответил:

      – Нет, пожалуйста, говорите…

      Дрожал его голос и рука с углем. Теперь он неотрывно глядел в лицо ее, вырванное из жизни и отданное ему – ему только. Теперь он пил неустанно из ее менявшихся глаз, первых глаз, которые так сияли. Тысячи глаз видел он на полотнах по галереям,