Счастья и расплаты (сборник). Евгений Евтушенко

был великим «надаистом»,

      ты всех вокруг себя тогда спасал

      и грозно, ибо был, как надо, истов,

      колибриевым перышком писал.

      Без Пабло и тебя – больнее беды.

      Без Пастернака грусть не побороть.

      Булата нет. Андрея нет и Беллы,

      нет Роберта. Нет сразу двух Володь[7].

      Так что такое Муза на Земле,

      покинувший меня мой брат Аранго?

      Когда болит бумага на столе,

      она – незаживающая ранка,

      все раны уместившая в себе!

      «Чево, чево?» – так многие ответят

      на чью-то боль, скрывая свой зевок.

      Так много развелось «чевок» на свете,

      что поневоле ценишь «ничевок».

      Уж лучше называться «ничевоком»,

      чем не любить и вправду ничего,

      а небо все увидит Божьим оком

      и не простит за это никого.

      8

      Дора,

                Летиция нас породнила

      cреди охотников на крокодилов

      у этого крошечного сельца,

      где ни одиношенького подлеца.

      Сельцо —

                сиротка двадцатого века,

      но можно в нем «Доктор Живаго» прочесть.

      Есть здесь и библиотека,

      и библиотекарь есть.

      Его зовут Верхилио Диас —

      Вергилий по-нашему.

                Он чуть горбат.

      Его лицо так по-детски гордилось,

      когда он показывал, чем богат.

      Конечно, здесь были синьор Данте,

      сеньор Сервантес,

                и мистер Твен,

      и компаньеро Неруда,

                к чьей дате

      недавнего шестидесятилетия

      благодарными жертвами его многопоэтия

      была сделана книжная выставка

      влюбленно и чистенько

      на одной из – увы! – очень узеньких стен.

      «Я, наверное, первый русский в Летиции?» —

      «Русские, правда, здесь редкие птицы,

      но залетают и к нам, дон Еухенио.

      Может, прибавит вам вдохновения

      то, что был у нас русский писатель —

                Смирнов[8].

      Веселый был человек.

                Лихо бил на лице комаров». —

      «Какой из Смирновых?» —

                «Серхио.

                          А дальше трудней – Серхевич.

      Я его не читал никогда,

                но вообще компаньеро сердечный.

      Его книг у нас не было,

                но как внимания знаки

      он оставил нам несколько слов

                не на книжке своей, а на Пастернаке…»

      Потрясенно раскрыв «Доктор Живаго»,

                я вправду увидел автограф,

      да и несколько слов,

                я сказал бы так —

                          пышноватенько добрых.

      Что-то вроде:

                «От имени советских писателей столицы

                          я

      рад, что вижу здесь книгу нашего классика.

                Вива, Летиция!»

      Мой Вергилий,

                не знавший подробностей

7

Владимира Соколова и Владимира Высоцкого.

8

Сергей Сергеевич Смирнов (1915–1976) – автор исследовательских очерковых книг о защитниках Брестской крепости, героически сражавшихся в 1941 году. Многие из тех, кто тогда уцелел, но оказался в плену, были впоследствии осуждены как предатели – таков был приказ Сталина. Именно Смирнов начал восстанавливать их добрые имена. Получил за это Ленинскую премию. Однако его репутацию омрачило участие в травле Бориса Пастернака, подпись под письмом, шельмовавшим академика А. Д. Сахарова, попытка исключить из партии Булата Окуджаву, чему помешало письмо автора этой поэмы члену Политбюро, первому секретарю МК КПСС В. В. Гришину. Хотя Гришин отнюдь не был либералом, он все-таки остановил преследование Булата.

Многие перестали подавать Смирнову руку. Не могу понять, что заставляло его поступать так агрессивно, и глубоко сожалею об этих его поступках.