Счастья и расплаты (сборник). Евгений Евтушенко

скрывая неприязнь – не злость,

      что не случайно Пастернак был признан

      обрадованным империализмом, —

      так ждавшим эту сахарную кость —

      что шум вокруг поэта был позорен —

      как он себя использовать позволил?

      Был Маркес мой любимец,

                а не идол,

      и Пастернака я ему не выдал:

      «Но он не прятал «Доктора Живаго».

      Он знал, что «корень красоты – отвага».

      Он против игр циничных, лживых правил

      любовь над всей политикой поставил.

      Неужто вам всех высших чувств на свете

      важней монтекки или капулетти?

      Он разве начал сам скандал с романом?

      Им бить друг друга стали в рвенье рьяном

      капитализм с феодализмом русским,

      а Пастернака позвоночник хрустнул…

      Нет гениев, что все-таки остались,

      использовать которых не пытались.

      Но это не вина людей, а драма…

      Мы завернем к могиле,

                или прямо?»

      «На кладбище», – сказал, подумав, Маркес, —

      замолк в нем журналист.

                Проснулся мастер.

      Так бережно он шел,

                войдя на кладбище,

      как будто под ногами были клавиши.

      Когда-то мой отец мне говорил:

      «Запоминай, но не играя в судьи,

      как люди ходят около могил,

      и это тебе скажет, что за люди».

      О золотую краску руки выпачкав,

      шел романист-Мидас,

                почти на цыпочках.

      Фантазия искусства больше истины

      и страны те, которые написаны

      пером рассвобожденной гениальности,

      реальней, может быть, самой реальности.

      Шел Маркес.

                Он тихохонько высмаркивался.

      Вгляделся в нежный профиль неспроста,

      и еле шевельнулись губы Маркеса:

      «Какая на могиле чистота…»

      6

      Когда-то меня еле выпустили

      на первый опасный выпас вдали,

      где чуждые нам крокодилы

      и крокодилицы,

      как в школе мы все проходили,

      советских людей ловцы,

      а их любимое кушанье —

      все ученики непослушные

      и те, кто плохие пловцы.

      И Доре сказал я на случай:

      «Не смейся – внимательно слушай.

      Найдя фотографии голые

      совграждан и иностранок,

      на Красной площади головы

      им рубят всем спозаранок.

      А если случится, что где-то

      найдут с иностранками нас,

      то, если мы и не раздеты,

      кастрируют всех напоказ!»

      И Дора,

                само простодушье,

      как будто ее что-то душит,

      воскликнула:

                «Ты мне как брат.

      Ну как им такое не стыдно!

      Ведь вместе и слышать обидно

      два слова «поэт» и «кастрат».

      Конечно, не в данной пародии

      я это ей все изложил,

      но и в ностальгии по Родине

      страшок унизительный