Счастья и расплаты (сборник). Евгений Евтушенко

меня теща Ганна

      Николаевна с трезвых глаз:

      «Ну, за пять мушкетеров – за нас!» —

      и шампанского полстакана

      опрокинула лихо враз.

      Видно, Миша Боярский с экрана

      этот тост подсказал ей сейчас.

      Ее внуки – два Гулливера

      рядом, словно со стрекозой,

      возвышались, как ее вера

      в жизнь счастливую, чуть со слезой,

      в наш советский родной мезозой.

      тот, что пахнул махрой и кирзой.

      В Ганне были и честь и упорство,

      женско-русское мушкетерство.

      Как под боком у капитала

      по-советски она воспитала

      своих внуков, ими горда,

      так, что елочная звезда

      по-кремлевски сияла всегда!

      И когда я страдал, чуть не воя,

      то она медсестрой фронтовою

      меня выходила,

                обезноженного,

      на мои недостатки помноженного.

      Наши гости приехали gently

      не на «хаммерах»,

                не на «бентли»,

      «Антилопа» —

                зверь Джеймса Бахмана, —

      распадаясь на части,

                бабахнула,

      но когда он получит «Нобеля»,

      то прибудет на звездомобиле.

      Этот праздник был импровизура.

      Была местная профессура,

      что за пояс ньюйоркцев заткнет,

      и провост Роджер Блэйз,

                для примера,

      прочитал по-французски Бодлера

      сразу – физик и полиглот.

      И сказал Боб Дональсон —

                чероки,

      президент,

                пригласивший меня;

      «Лет пятнадцать ты учишь в Америке,

      а я думал – не стерпишь и дня».

      Почему-то а little bit was tristе

      мой начальник —

                Ларс Энгл, шекспирист, —

      словно есть в нем и сердце второе

      от шекспировского героя,

      от какого,

                еще не пойму,

      но приросшее тайно к нему.

      Был декан of the arts Benedictson —

      как сумел он за столько лет

      на меня никогда не сердиться,

      за тот факт, что я слишком поэт.

      Был пилот-акробат Джо Воллслейер,

      кто однажды над миром возреяв

      на невидимых стременах,

      так и реет в ковбойских штанах.

      Мой студент,

                он как будто в нирвану

      погружался и в русский язык,

      и влюбился в Каренину Анну,

      и к обычаям нашим привык.

      И так чувства его распирали,

      что, сломав пуританский засов,

      руку поцеловал аспирантке

      выше, чем ремешок от часов.

      Он, размашистый парень прекрасный,

      за ковбойско-дворянственный стиль

      был наказан, как за harassment,

      и растерт феминистками в пыль.

      Но как феникс воскрес он из пыли,

      и спасла его Мэри-жена.

      Они оба в гостях у нас были.

      Жаль, что Мэри теперь одна.

      Был и нейрохирург Франк Летчер.

      Он поэзией с музыкой лечит

      сам себя

                и