Странствующий. Александр Петров

или от самураев?

      – Это, Манечка, смотря на какую тему вы пьете, – рассуждаю вслух.

      – Она пьет, потому что ей в России грустно делается.

      – А почему грустно, Катюш? – заглядываю в щелочку узких глаз.

      – Смысла… ик… не могу… ик… найти… ой! – задумчиво поясняет русская японка.

      – А почему, Катюша, ты столь тонкий предмет в подвале ищешь? Вы что там, на своих островах, Достоевского не читали, или Бунина, Акиру Куросаву не смотрели?

      – Там это не нужно, а здесь некогда, – отвечает за подругу Маша. – Дело в том, что мы пытаемся найти смысл через людей, поэтому их сюда и зазываем. А они как накушаются, сразу нить теряют. Поэтому за две недели мы его и не нашли. И так каждый Катькин приезд.

      – У вас машина есть? – спрашиваю наобум.

      – Как не быть! Целый лимузин с «Мосфильма». Длинный, как батон сервелата. Думаешь, как мы народ туда-сюда возим.

      Я встаю и решительно заявляю:

      – Слушай мою команду! Всем на выход, погружаемся в транспортное средство.

      Первой вскакивает японка, готовая на все, вплоть до харакири. Следом – Маша. За ними вяло встают мужчины из богемной сферы.

      Ехать в лимузине еще терпимо, но забираться внутрь и рассаживаться по местам – это мучение. Полубезумные люди, согнувшись в три погибели, тычутся друг в друга, с охами и стонами расползаются по сидениям. Я сажаю Валерия рядом с водителем и объясняю маршрут. Валера кивает: дорогу он знает, был там не раз.

      Маша, разумеется, усаживает меня в кресле рядом с собой. Поначалу она продолжает кричать, но чем сильнее она сотрясает мою барабанную перепонку, тем тише я отвечаю. Так и она затихает и говорит спокойно:

      – Знаешь, Тишенька, я так устала.

      – Еще бы – столько яда усвоить.

      – Это, конечно, есть, но не главное. Понимаешь, надоело расшибать нос о стену. Уж столько раз жизнь меня учила, а все зря. Ты тоже чего-то вечно ищешь. Скажи честно, Тиша, ты нашел, чего искал?

      – Нашел, Машенька.

      – Правда? – подпрыгивает она и приближает ухо к моим губам. – Расскажи в двух словах…

      – В двух не получится. Ты помнишь, Мань, когда коммунисты чуждые массам фильмы и концерты целую ночь по телевизору крутили?

      – Конечно, – на Пасху.

      – А ты помнишь, как мы с тобой из чувства протеста однажды в собор в пасхальную ночь сбежали?

      – Ага! Прикинь! То пасхальное яичко, которое ты мне подарил, до сих пор у меня в серванте лежит. И не протухло!

      – Как видишь, самое главное лежит на поверхности. Нужно только этому открыть сердце.

      – Понял-а-а-а… – протягивает она, глядя на меня, как на полоумного. – Только это ску-у-учно.

      – А вот сейчас ты увидишь, где скучно, а где наоборот.

      В салоне повисает тишина. Трое напротив нас мирно почивают, склонив головы друг другу на плечи. Вдруг Маша придвигается и громко шепчет:

      – Ты знаешь, Тишенька, чего я сейчас больше всего боюсь? Похмелья. В последнее время это какое-то