Корни небес. Туллио Аволедо

не понимал. Что может быть худшим осквернением, чем пропускать освященный хлеб и вино по телу, чтобы затем извергнуть их как мочу и кал?

      Но я научился подчиняться. Церковь – не демократический институт.

      Опустошив креманку, я несколько мгновений колеблюсь, размышляя, что с ней делать. Она довольно тяжелая и сделана из металла, похожего на серебро. По ее форме невозможно определить ее возраст. Долгие годы использования исцарапали ее поверхность, но внутренняя часть еще блестит. В одно мгновение, пока я держу ее в руке, мне приходит в голову глупая мысль, что эта чаша могла бы быть Граалем.

      Чья-то рука тихо стучит в дверь.

      – Войдите, – говорю я.

      Показывается лицо пожилой диаконовой жены.

      – Можно войти, святой отец?

      – Конечно. Входите, пожалуйста.

      Это очень маленькая женщина. Когда-то она была не такой. Может, она даже была красива. Но теперь она напоминает сухое деревце.

      Вблизи я замечаю, что она вовсе не стара, как мне показалось сначала. Она, видимо, немногим старше меня. Все дело только в усталости. И усталости не только физической.

      – Чем я могу вам помочь? – спрашиваю я ее.

      Женщина колеблется. Встряхивает головой.

      – Я столько лет ждала…

      Потом она резко разворачивается. Не давая ей выйти из комнаты, я удерживаю ее за плечо. Она не сопротивляется.

      – Не здесь, – бормочет она.

      – Почему?

      Женщина не отвечает.

      Я отпускаю ее.

      Она делает несколько шагов в сторону двери. Потом останавливается. Возвращается.

      – Идемте со мной, – велит она мне.

      Мы идем, не встречая ни единой души, по пустым коридорам, чистым и хорошо освещенным, так непохожим на коридоры Нового Ватикана. Здесь стоит легкий запах пыли, но он не имеет ничего общего с вонью, к которой я уже так привык, что не чувствую. Здесь так много неиспользуемого пространства и так тепло, что при мысли об условиях в катакомбах, в которых мы живем, подобная расточительность кажется мне преступной.

      Мы подходим к металлической двери. Женщина поворачивает ручку. Мы входим.

      Это раздевалка. Возможно, когда-то, когда это была станция метрополитена, она использовалась обслуживающим персоналом. В комнате стоит лавка почти во всю ее длину и ряд шкафчиков. Женщина открывает два из них. Сквозь дверные щели я вижу, как она встает на колени и молитвенно складывает руки.

      – Я хочу исповедаться, святой отец. Я уже много лет хочу сделать это, но все это время было некому.

      – Но почему здесь? Мы могли бы сделать это в комнате, где проходила месса.

      – Я хотела бы, чтобы нас…

      – Что-нибудь разделяло? Решетка?

      – Да.

      Мне остается только сесть на пол.

      – Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила.

      Женщина замолкает. Вздыхает.

      – Я не помню, что делать. Что говорить. Уже столько лет…

      – Я слушаю тебя, дочь моя. Слова не важны. Говори, как можешь.

      Она качает головой.

      – Это